Лукоморье. Порубежье. Часть вторая

Эпилог (..и вступление к третей части)

— Ну, за дружбу! — Горыныч опрокинул чарочку одним глотком. — Нынче вот уж пять лет сравнялось нашей дружбе. 

— Да, пять лет прошло с битвы лютой на реке Ярыни, — задумчиво протянул Славен. 

— Но ты, Змеюшка, не отвлекайся, сказывай дальше, — вернул беседу в прежнее русло Вадька. 

— …Вот ты знаешь, почему перевертыши волчьи, медвежьи и прочие больше в человеческой ипостаси пребывают? А драконов боле как драконов знают? Нет? И не догадываешься? А, догадываешься? Ну я все-таки поясню. Век жизни складывается из двух ипостасей. Век волка плюс век человека, не так уж это и долго, кстати. Ну да, верно, и век дракона плюс век человека. Но тут, видишь ли, соль вот в чем: когда проживешь один век, так и другой закончится. Если, к примеру, будешь всё время бегать в волчьей шкуре, как подойдет волку срок, так и человек уйдет за кромку. Так и дракон. 

Мы раса древняя, некоторые из нас изначальным богам ровесники. Мало нас. Между драконами и пары бывают, но потомство осторожно заводим, детеныши долго растут, много заботы требуют, вот и бывает — один или двое… Это компенсируется долгим, очень долгим сроком жизни.  

Сколько смелых героев сложили головы в битвах с нами; но еще больше сложили наших голов, пока не поняли мы, что в прямом противостоянии проигрываем. Стали жить скромнее, прятаться лучше.  

Только вот страшнее витязей выкосила наш род… любовь. Да-да, любовь к смертным женщинам и мужчинам.  

Что рожу-то скорчил? Тьфу на тебя, охальник! Сразу видать, что еще не оженился, всякую срамоту думаешь! Наши женщины тоже не каменные, влюбляются в смертных и уходят в их род, чтоб прожить жизнь простым человеком. Еще несколько веков минет — и не останется боле чистокровных драконов… 

Вот мой батюшка, к примеру, когда он свою человечку встретил, мне едва сто лет с небольшим минуло, только-только в возраст входить начал, с матушкой они уже врозь жили, но не ссорились. Ну, в общем, встретил батюшка ту человечку, обычную, не колдунью даже, влюбился без памяти и ушел к людям, сказав, что с ней и сто лет — счастье, а без нее и вечность не мила. Прожили они дружно лет этак восемьдесят, потом померли в один день. 

 Батюшка ювелиром стал, ну а кто в камнях так мыслит, как дракон? Кто видит всю красоту ограненного адаманта? Батюшкины потомки до сих пор самые лучшие ювелиры на западном континенте. Плодовит оказался отец мой в человеческой ипостаси, шесть сыновей на ноги поставил, троих дочерей замуж отдал. Но речь не о нем… Что? Знаюсь, конечно, как не знаться? Мы, драконы, свою родню очень ценим. Каждый праздник, конечно, с пирогами не ходим в гости, но, когда рождается новый потомок, обязательно навещаем да метку ставим. Как зачем метку? Я-то знаю своих потомков, а они как себя узнают? Какую метку? А тебе это знать зачем? 

 Не, я редко в западных землях бываю, а вот брат мой старший да племянник сторожат ту ветвь людскую пуще глаза своего. А у меня и тут хлопот хватает.  

Да вот, размножился… Сородственники… 

 А было дело так. Я всё с батюшкой ближе жил, хоть он и очеловечился. В возраст тогда уже вошел, батюшку похоронил, видел всю их жизнь ладную. И по молодости так зацепило меня: как это он ради человечки век свой в десять раз укоротил? Что в них, этих женщинах, такого?  

Ну и влип я… Она очень красива была, древлянского племени, княжеская дочка. Украл я ее, Василису, принес в свою пещеру. Нет, не в эту, но тоже в этой сторонушке.  

Поначалу всё ладно было, но прошло полгода, я стал привыкать, а Василиса тосковать… Она не сидела целыми днями в пещере, ей вовсе там не нравилось, построил я ей терем в лесу, там она и жила.  

И вот надо было такому случиться, что охотился в тех местах молодой боярыч да набрел на терем, повстречался с Василисушкой. Встретила она его приветливо — еще бы, сколько своих-то не видала. Ну и случилась промеж ними любовь.  

Нет, там всё чинно да скромно было, сидели рядышком да вздыхали, друг на дружку глядючи… Так месяц повздыхали, да решил боярыч идти биться со мной. Самоубивец полоумный. Прилетаю я, значит, к своей ненаглядной, а тут он — доспехами сверкает, мечом размахивает, выходи, говорит, биться, чудо-юдо страшное! 

 Ох, давно я так не смеялся! 

 Один! Без колдуна! С мечом самым обыкновенным! Те-то витязи, что род наш истребляли, не меньше чем вчетвером ходили: два витязя — один мечник, один лучник, колдун обязательно и целитель. А то и поболе компании подбирались, человек по семь. И то не всегда справлялись! А тут один! Ну что ты будешь делать? 

 Помахал он своей сабелькой, да куда там? Без колдуна да без стрелка ему даже не дотянуться, и бить-то не знает куда, всё к пузу моему подобраться хотел. Я не кровожадный, даже огнем не дыхнул — чего лес зазря палить? Так, хвостом приложил легонечко, тот и свалился.  

А Василисушка-то обомлела вся. За грудь схватилась и без чувств упала. Я тогда, как говорил, только в возраст вошел и, как волненье сильное, застревал в драконьей ипостаси, не перекинуться никак! Что делать-то? 

 Ну, распинал кое-как того витязя, дал ему своей крови напиться, чтоб, значит, оживился. Говорю, давай, хватай ненаглядную да неси в пещеру, спасать надобно.  

Три дня и три ночи мы ее выхаживали, на второй день я уж поуспокоился, обернуться сумел. Витязю тоже надо отдать должное — не воспользовался моим состоянием, пока я спал, и на сокровища не позарился, всё за Василисушку переживал. А я смотрю на нее, надо же: мое дитя под сердцем носит… 

Когда ей полегче стало, напустил я на милую сон крепкий, сам полетел в родные края, на юг, дали братья три бочонка вина по такому случаю, и сели мы рядком с витязем, знакомиться… 

Порешили так: забирает он Василису, говорит, что освободил от змея страшного, трехголового. Я ему, конечно, как положено, и зуб в доказательство дал, и кровушки нацедил, и чешуи на доспех. Сокровищ не хотел он брать, но я настоял! Это моему сыну и моей любимой женщине, для достатка.