Лицо севера

Лицо севера

Яркие искры взлетели в воздух, рассекая сухой и опасный мороз, и, за неимением сил, тухли. За ними летели все новые и новые искры, и они так же, достигая вершины, то раньше, то позже, но теряли свои силы и безмолвно испускали дух.

Ааб-Ваак посмотрел мне прямо в глаза и шепнул:

- Совсем это как жизнь наша, правда, Волк-Из-Степей?

- Что правда, то правда, - ответил я, натянув кроличье одеяло повыше, - но я не Волк-Из-Степей, я Билл. Можешь звать меня Билли, меня так все друзья называют.

- Называют? – его карие индейские глаза уставились на меня, и морщины его заставили довериться ему.

- Называли.

Он держал мою промокшую парку и муклуки над костром, пока я согревался под одеялами почти нагой. Ааб-Ваак стал мне другом случайно, не так давно, и решил побыть мне временно проводником, пока наш путь идет в одну сторону. Познакомила нас полынья, я провалился под лед, и тяжелая одежда тянула меня в дикий вальс Индейской реки, кажется, правой притоки Юкона. Снаряжение, карты и провиант я успел вовремя скинуть, а сам, наполовину выбравшись из полыньи, выбился из сил, и примерз, совсем обессилев в дикой схватке со смертью. Ааб-Ваак услышал шум вдалеке и скоро нашел меня; как раз вовремя, потому что счет был на минуты, и немалых сил стоило ему поднять меня, примершего к льдине, на верх. Он мигом разжег костер – я поразился этой дикой ловкости пальцев на морозе -  и привел меня в чувство тем многим, что знал сам, и тем немногим, что было у меня в рюкзаке. Так мы и познакомились.

Кроличье одеяло согревало меня отлично, а шапка из белки грела меня, как словно я сижу дома, у камина, и читаю томик Ницше.

- Билли, - начал индеец, - ты южанин, но, признаюсь, в тебе такая сила, такой дух и такое бычье здоровье, как словно тебя всю жизнь поили буйволовым молоком и медвежьим мясом. Ты выжил вчера, более того, даже не заболев, а так не могут даже коренные индейцы, а мы рождаемся в снегу, на санях, в окружении волков и в лапах холода. Ты родился в тепле, но силен как настоящий кит. Как же так получается?

- Я просто такой сам по себе, я не могу объяснить тебе это, Ааб-Ваак, жизнь делает людей с глины, а я словно раскалённый добела металл, понимаешь, как это? Все, что у меня есть – заслуга только моя.

- Как это – «раскалённый добела металл»?

- Это трудно, Ааб-Ваак. Вы пользуетесь готовым железом, плохого качества зачастую, которое стоит у вас как у нас золото с берегов Клондайка нынче.

- Есть железо лучше, Билл? - его бронзовое лицо недоверчиво глянуло на меня.

- Есть, и будет ещё лучше, потому что сейчас мы делаем все новые и новые шаги в сторону металлургии.

Он не понял слова «металлургия», я понял оплошность, но виду гордый индеец не подал.

- Вы, южане, всегда будете в этом нас превосходить. – Он замолчал и посмотрел на мою винтовку. – А сколько стреляет?

Я растерялся, потому что вопроса его не понял.

- О чем ты, Ааб-Ваак?

- Сколько стреляет ружье, о Волк-Из-Степей.

Я понял его вопрос.

- Ты спрашиваешь о количестве зарядов? В магазине у меня шесть патронов.

Многие слова остались для него непонятны, но он был любопытным, парнем что надо.

- Это значит, что он выстрелит, - он показал руку и свои пять пальцев, - пять раз, и один останется?

Я улыбнулся. Он был смешным, не смотря на всю северную мудрость и скаредность этого края в его крови.

- Это так. Один будет на всякий случай.

- Так, а почему золото у вас стоит дороже железа, о Волк-Из-Степей, если из золота нельзя сделать столь многого?

Я пожал плечами, но просто потому, что устал и хотел спать.

- Странно это.

А в чем-то он был прав, и я, вдыхая ароматы Аляски, запах смолы сосен, легкие мои вкушали морозный воздух, согласился с ним. Я приехал сюда, чтобы исследовать белое пятно возле Гудзонова залива, те самые бесплодные земли. Я получил бы за карты какие-то деньги, да и может золотоискатели ринулись бы изучать этот клочок, и новые поселения белых появлялись бы все ближе и ближе к северу. Но здесь я потерял вкус денег и тщедушную цель обогащения. Я наносил новые и новые точки на карту теперь с удовольствием. Удовольствие это – плата за мою проделанную работу, этому меня научил этот задорный индеец, когда мы кололи дрова, ведь сегодня я снова провалился в воду. Здешняя местность не прощает оплошностей и невнимательности.

 Ааб-Ваак был свободен всей душой и телом, и чем-то я завидовал его веселому нраву, этой бойкости и ловкости лисицы в его движениях. Он смотрел на все то, что я рассказывал с испугом, с восторгом, с изумлением. Он был большим ребенком, как собственно и я, встреча городского и сельского детей, другие сравнения просто одиозны. Он был поражен, что прибыл я на пароходе, ведь он сделан с металла, а металл – тонет в воде. Он мне так и не поверил, а когда я сказал, что пароход в сто раз больше каноэ, то он рассмеялся, посчитав это шуткой. Милый Ааб-Ваак, как многое в жизни ты должен увидеть. Собственно, ради этого он и со мной.

Он был из тлинкитов, но изгнали из племени, изгнали из поселения и местных лесов за то, что он перестал чтить богов его отцов, за то, что мысли его были другие и взгляды на чужаков тоже: он любил белых, любил южан, а его племя – нет. Он сбежал ночью, прихватив лучшую винтовку, которую когда-то давно вождь забрал у убитого золотодобытчика из Сан-Франциско. Впрочем, при здешних условиях и по прошествии лет, лучшая винтовка стала далеко не лучшей, стреляла сама по себе, в самые непредсказуемые моменты, курок был надломан, а об осечках стоит вовсе молчать, но ружье ценилось очень дорого, дороже муки, соли, табака, порой даже дороже того же железа.

Изгнанный из племени Ааб-Ваак решил следовать своей дорогой, веря в свое предназначение, и так мы встретили друг друга, и двинули на неизвестную белым людям область. Ее знали только местные индейцы, и горсть инуитов.