Лихоловы

Глава 1

— Картина «Хозяйка звезд», подлинник, масло на холсте, начало пятнадцатого столетия. Полотно изображает девушку со звездами в волосах и на шее, наклоняющуюся над лежащим на земле мужчиной. Композиция есть аллегория на наше государство, истерзанное войнами и усобицами — его символизирует поверженный наземь мужчина, вы видите на нем типичную для элиты того времени одежду. Единственным спасением для него выступает возвращение к истокам, к первоначалу, к звездам, отражением коих некогда была Констелляция. Спасение это олицетворяет девушка. Хм-хм… Картина подписана, в левом верхнем углу виден исполненный алой краской крест. Это позволяет предположить, что автором полотна является выходец из простонародья, самородок, не владеющий письменной речью и не способный иначе подписать свое творение.

— Профессор, вы ее кверху ногами поставили! Если перевернуть, то получится просто целующаяся в снегу парочка.

Из беседы Антуана Черного, мэтра Изящных искусств, со студентами Академии

 

Глава 1

Сумерьково городище полностью отвечало своему названию — это было первое, что Ксандер выяснил по прибытии в означенный пункт. За потребовавшиеся для проезда от ворот к ратуше пять минут он повстречал пятерых в лаптях, отказался от предложения купить елово-чесночную гирлянду от нечистой силы и насчитал шесть ошибок на трех вывесках из трех увиденных. Дома были низенькие, с крошечными окошками, улицы узкие и немощеные, ограды кривые и издырявленные щелями. Тут и там на истоптанной дороге торчали клочья неукрощенной зелени, в окна лезли ветви корявых яблонь и черных елок, из-под заборов высовывались бодыли облетевших цветов и пожухлой крапивы. Словом, это был самый настоящий сумрак, даже мрак, а “городище” в названии, несомненно, служило не более чем рифмующимся эвфемизмом ко многим так и просившимся на ум словам, среди которых самым пристойным было «грязища». Единственное, чем сии места были знамениты — это случившейся много лет назад напастью. Где-то в окрестных лесах, мрачно звавшихся Безнебесной пущей и исстари пользовавшихся самой дурной репутацией, якобы завелись кошмарные огромные волки, вместо скота и лесного зверья предпочитавшие охоту на людей. До Столицы доходили разные слухи: то говорили, что это были не волки, а оборотни, то что это был медведь и притом один. Затем неведомое зверье исчезло, а с ним вместе и упоминания о Сумерьковом городище в столичных разговорах и газетах. Друзья даже не поняли, куда это он отбывает, когда Ксандер сказал им об отъезде. И слава Семисильному.

Путь от Столицы занял больше недели и почти весь был Ксандером проделан в седле, как и положено спешащему на помощь герою — не валяться же на подушечках в еле ползущем дилижансе, когда дело ждет! — и потому верхом на своей Щучке он сидел несколько деревянно, однако решительно проехал мимо постоялого двора. Первым делом надлежало нанести визит господину Трифолию, Бертрамову сыну. Этим именем было подписано присланное в столичную коронерскую службу послание, и призвавшее Ксандера сюда. Вернее, призывало оно «кого способного да разумного, кто кумекает в темных делах и смогет дурной людишко на чистую воду вывести». А Ксандер именно этим кем-то и был.

Властитель Городища ожидал прибытия столичного гостя, аки упырь кровушки, по красочному выражению встретившего Ксандера в дверях ратуши слуги. Приняв у гостя повод лошади, он сообщил, что апартаменты градоправителя наверху. Ксандер направился туда.

— Вот уж спасибо, что споро припожаловали, поклонов дюжина Семисильному за такую милость, — с чувством начал пожилой мужчина в камзоле из выцветшего бурого бархата, и протянул Ксандеру широкую пухлую ладонь. — Трифолий Бертрамов сын, края сего управитель.

С волосами соломенного цвета и приземистой, почти квадратной фигурой господин бургомистр походил на оживший крестьянский домик с модных нынче пасторальных гравюр.

— Александр с Сухого берега, — скромно представился Ксандер, заранее решивший не грохотать отцовскими титулами. Сюда он явился согласно родительской воле, но воля эта была озвучена с использованием таких насыщенных выражений, как «безответственный бездельник», «возмутительно» и «Что же будет с тобой дальше?», и Ксандер решительно собирался доказать, что будет с ним все прекрасно и безо всякого участия со стороны родни.

— Славно, что приехали, ох как славно, — Трифолий предложил гостю колченогое кресло, а сам расположился за столом. — Нужен нам здесь даровитый лихолов, не справляется народишко сам-то. Горе ведь какое... Анника…

Отлично, сразу к делу.

— Расскажите о случившемся, — эффектным жестом раскинув в стороны полы сюртука, чтоб не измять, Ксандер сел в кресло и вперил в губернатора цепкий пронзительный взор, приличествующий «даровитому лихолову», стараясь при этом не слишком отражать лицом чистейший восторг от сидения на чём-то мягком и неподвижном.

Трифолий тяжело вздохнул.

— Тому уже седмица, как украли ее. Аннику, стало быть.

— Украли? Доподлинно известно, что девушка не сбежала сама?

— А чего ей сбегать-то было? — с невеселым смешком задал Трифолий встречный вопрос. — Живет одна, сиротинушка год уж как. Мать с отцом хорошие люди были, с нее пылинки сдували, всех ссор-то и было у них, только пока Анника была еще ребенком-сорванцом. Так и то не сбегала, хотя егоза была, с чего бы уж теперь?

Ксандер снисходительно улыбнулся.

— Наслушалась новомодных трубадуров, всех этих сказочек про приключения, любовные страдания и бегства на край света, вот и решила, что дома сидеть ей не слишком интересно.

— Вам оно, конечно, про девиц нынешних виднее, — не без улыбки сказал на это Трифолий, — да только вот не сбежала она. Прямо перед тем, как пропала, праздник был, она сама и устроила, радовалась, веселилась со всеми! Если собиралась убегать, так надо было вещи собирать заместо этого. Да и лошади все на месте — не пешком же она ушла? А в комнате у нее… — Тут Трифолий оборвал сам себя. — Не буду-ка я лучше вам картину замутнять своими мыслишками, сами поглядите, чего там и как. Вам все покажут, как разместитесь да с дороги отдохнете. Окрестности мы обыскали, даже в Пущу добровольцы ходили, не забоялись, но в Рябинах мы не трогали ничего.