Лихоловы

Глава 3

По окну второй комнаты вправо от лестницы барабанил дождь. Сквозняк подергивал облезлые кисточки на занавесках и гонял по полу пыль. За стенами «Сазана» грохотало, то и дело молнии секли сумрак комнаты белым сквозь щели в ставнях. Вчерашняя пинта, заработанная «рукомеслом», оказалась на удивление крепкой и, увенчав собой и без того нелегкий день, совсем свалила Ксандера с ног. Даже лютующая снаружи гроза не сумела его толком добудиться. Снилась же ему исключительная дрянь: разбитое зеркало, из которого с визгливым звоном сыплется на пол волна осколков, светящиеся в темноте звериные глаза и мечущиеся на ветру красные охотничьи флажки, превращающиеся в пламя, и пламя это горит и трещит, растет, ползет ближе, а он лежит в заколоченном ящике, колотит в крышку кулаками и никак не может выбраться.

— Эй!

Ксандер дернулся и с грохотом вывалился из ящика куда-то в бездну, а затем увидел прямо под носом пыльный дощатый пол и чьи-то ноги в мокрых сапогах с налипшими на них травинками. Он торопливо поднялся, пригладил волосы, одернул одежду и обнаружил, что перед ним стоит та самая Сорока, вступившаяся за Васика на суде.

— Ду’ала, де добужусь! — невнятно воскликнула она. — Ты приехад спать или дело дедать?

Говорила она сильно в нос и то и дело пыталась кашлянуть — не прошло купание в ледяной воде без следа.

— Не помню, чтобы вас звал, — недружелюбно ответил Ксандер, с трудом поняв суть вопроса. — И чтобы знал, как звать.

— Бедя Дадой зовут, — пропустив мимо ушей его сарказм, сказала девушка. — И я здаю кое-что насчет Анники.

Очередной удар грома сотряс трактир. Сорока с непонятным именем — не то Лана, не то Ада — положила на ящик возле кровати воздушный красный лоскут. Ксандер осторожно взял его, поднял к глазам. Конечно, это могло быть что угодно, какой-нибудь очередной охотничий флажок для волков с острым чувством прекрасного — в этот раз он побоялся спешить с выводами — но куда больше это и в самом деле походило на лоскут того платья, в котором Анника изображена была на портрете.

Чтобы не дать девчонке важничать, Ксандер спросил для начала не о принесенной ею улике.

— Ты рисковала жизнью ради Васика. Кто он тебе, родня? Жених?

— Он мне невиновный, — воскликнула она, сверкнув глазами. — Что было, стоять в сторонке и смотреть?

Привыкнув к ее простуженной речи, Ксандер стал лучше ее понимать. Он выдержал ее взгляд, и Сорока добавила уже менее боевито:

— И еще он мой друг.

— Ясно. Так откуда это? — Он указал на лоскут.

— Нашла в кустах на самом краю леса. Я покажу где, я одна знаю.

— Одна? Почему ты не сказала бургомистру? Это ведь след, это…

— Ты из-за тряпицы такой вот чуть Ричарда в темницу не отправил, народ бы Васика совсем заклевал, если б знал о том, где я нашла это.

— Где же?

— Завтра покажу.

— Почему мне, раз ты даже своим не доверяешь?

Сорока посмотрела на него очень серьезно.

— Ты не обвинял Васика, — сказала она негромко, а потом, как будто спохватившись, что дала слабину, с вызовом добавила: — А если бы теперь обвинил, то тебе остальные все равно не поверят, знают уже, что сыщик из тебя никакой.

Ксандер зло раздул ноздри.

— И зачем тогда ты принесла эту тряпку мне, раз сыщик я никакой?

— Лучше хоть какой, чем вовсе никакого, — последовал философский ответ. — Другого искателя некогда ждать! С Анникой худо, нужно отыскать ее скорее, и так ведь времени уже вон сколько усвистело! Когда увидишь, где был этот лоскут, сам убедишься, что надо торопиться.

Ксандер выслушал молча, и Сорока нетерпеливо воскликнула:

— Так ты мне поможешь? Поможешь доказать, что это не Васика дело?

После всех этих оскорблений Ксандер и рад был бы ответить ядовитым отказом, но увы, все услышанное заслужил. Он сухо кивнул.

— Отлично, — обрадовалась Сорока. — Как корольки загомонят, встретимся на мосту у реки, покажу, где я лоскут нашла. Только бы дождь все не попортил…

Ксандер поднял брови.

— А когда поют корольки?

— На заре.

— А как я узнаю, когда заря?..

Она посмотрела на него, как на идиота.

— Когда запоют корольки! Народ их зимой подкармливает, их в каждой елке по дюжине сидит. Привыкли, что со светом кормят, вот и голосят, едва рассветет.

— В цивилизованном мире давным-давно изобрели часы.

— Ну так у нас тут не цили… У нас тут другой мир!

— Я заметил.

Сорока уже повернулась к двери, когда Ксандер спросил:

— Почему ты так рвешься спасать Аннику? Вы были подругами?

— Подруги, жених, — она едко хохотнула. — Все-то я о своем пекусь, да? Своей столичной меркой меришь?

— Во всем есть мотив, меня так учили.

— Славно, может, еще вспомнишь что-нибудь с учебы. Полезное что-нибудь.

Ксандер прищурился.

— Уже вспомнил: от насморка помогает ореганум вульгарный, у простонародья известный как душица. Воспользуйся, чтобы я хоть как-то тебя понимал.

Сорока сердито зыркнула на него и была такова.

***

Надобно признать, колокольня с часами Сумерькову городищу и в самом деле была без надобности, по крайней мере по утрам — корольки справлялись ничуть не хуже. Проспать время встречи Ксандеру не удалось несмотря на всю свою усталость — так громко они гомонили под самым окном.

Сдерживая зевоту до боли в подбородке, Ксандер принялся одеваться. Вернее, пытаться это сделать, ибо сие заурядное действо, нынче осуществляемое безо всякой помощи, внезапно оказалось исполненным множества трудностей.