Ликорис

Ликорис

Саина плакала. Сегодня, спустя шесть лет супружеской жизни, она произвела на свет своего долгожданного первенца. Им стала здоровая, во весь голос кричащая малышка с ярко-розовой кожей и уже вьющимися тёмными волосами. Девушка слышала голос недоумевающего мужа, что доносился из соседней комнаты. Слушала и глотала горькие слёзы, крепко прижимая младенца к груди, словно пытаясь уберечь его от страшной беды. Ей было больно. Не столько от перенесённых родов с долгими, мучительными схватками и разрывами, сколько от проскальзывающих сквозь тонкие стены хижины слов супруга.

— Дочь?.. — растерянно вымолвил Фархад, пошатнувшись. — То есть как дочь?.. Что за нелепые шутки?! Ты же сказала, что будет мальчик! Ты сказала, что будет мальчик! Этого не может быть! Не верю!

Повитуха ничего не могла, кроме как, потупив голову, молча развести руками. Не в её силах было поменять пол уже родившемуся ребёнку. Таков был замысел Божий. Им ничего не оставалось, кроме как принять его дар и благодарить за него вопреки всем своим ожиданиям.

Мужчина мечтал о наследнике. Он грезил им, как и любой другой муж в их маленьком, затерянном среди гор поселении. Прошло чуть больше пяти лет как древо их с Саиной супружеской жизни никак не могло принести обещанных плодов. И чем больше воды утекало с момента заключения их брака, тем громче становились перешёптывания соседей. Их косые взгляды и прямые замечания, мол: «А где же дети? Никак это наказание Божье. Да-да, точно, так и есть!», сильно досаждали Фархаду. Он устал от насмешливых тычков в спину и с каждым днём становился всё невыносимее. Ему не на ком было вымещать накопившуюся злобу и разочарование, кроме как на жене, что была младше него на целых семнадцать лет. Шесть овец — вот какова была её цена, и Фархад не раз пожалел о том, что так много отдал за, по сути, бракованную жену.

За это время Саине дважды удавалось зачать ребёнка и дважды его потерять. Поначалу, узнав хорошие новости, мужчина был преисполнен радости. Озарённый светом счастья, он с нетерпением ждал встречи с сыном. Ему и имя было уже дано — Дамир — в честь отца его отца. Однако плод отказывался развиваться в чреве матери. Неизвестно, то ли от тяжёлой работы и стресса, то ли ещё по какой-то другой причине происходил этот выкидыш, но вместе и без того тяжёлым бременем утраты вдобавок девушка ещё получала нагоняй и от мужа. Крики, метания, удары и проклятия каждый раз сопровождали эти трагические события.

— Это ты во всём виновата! — кричал Фархад, сметая всё с накрытого стола. — Всё это — твоя вина, женщина! Грешница! Это кара Божья! Так Бог наказывает тебя за грехи! Кайся, женщина, кайся! Моли Бога о прощении! Моли, чтобы он смиловался над тобой! Убийца!

Саина никак не могла сопротивляться тому, что происходит. В такие моменты ей казалось, что она становится такой маленькой, почти крохотной, совсем как беспомощный ягнёночек в лапах у голодного хищника. Она зажималась и мечтала лишь об одном — чтобы этот кошмар поскорее закончился. На самом же деле ей хотелось исчезнуть, пропасть, испариться, лишь бы больше никогда не слышать этого ужасного крика и не видеть супруга таким. Его красные от прилива крови глаза вселяли ужас. Саина готова была поклясться, в такие моменты то был сам Шайтан! Иной раз на эмоциях мужчина хватал жену за волосы, тормоша и проклиная её за все досаждающие ему, как авторитету, невзгоды. Вьющиеся локоны срывались с головы девушки, оставаясь в сжатых кулаках разгорячённого мужчины. Умерив пыл, Фархад стряхивал их на пол и как ни в чём не бывало шёл заниматься своими делами, оставляя Саину прибирать учинённый погром.

Брань между супругами никого не удивляла. Как гласила народная мудрость: «Кто жены не бьёт — мил не живёт». Это было частью их повседневности, нормой. Девушка и сама не раз становилась свидетельницей сцен, полных жестокости. Причиной тому могло послужить что угодно: пересоленная еда, мешающие отцу дети или же любые другие проступки и убытки в семье. Зачинщиками всегда выступали мужья и отцы. Ни одна женщина в деревне не смела повышать на супруга голос или же как-то высказывать ему своё недовольство, а если в редких случаях и смела, то ей быстро напоминали, где её место. Сыновья и братья пользовались теми же привилегиями и уважением. Дочери же, будь то сёстры или другие молодые девушки, всегда ходили по улице не меньше чем подвое, склоняя покрытые головы под грузом ответственности за свою честь и честь семьи в целом. От этого напрямую зависили их жизни — будут ли они полны спокойствия и стабильности или же неожиданно оборвутся от рук, казалось бы, самых близких им в этом мире людей.

Саина хорошо помнила, как считала шаги от калитки дома до ручья и обратно. Каждый раз, когда она проходила мимо повстречавшегося ей на пути селянина, её сердце становилось точно каменным, утаскивая её самосознание куда-то на дно тёмного омута. С трепетом на губах она тихо здоровалась и спешно проходила мимо, ни в коем случае не поднимая глаз на встречного. Вдруг кто увидит и посчитает её легкомысленной девицей? Слухи, даже ничем не обоснованные, могли легко её погубить. Так сразу и не скажешь, но все девушки, достигшие половой зрелости, приходились друг другу соперницами. Клевета не была здесь чем-то чуждым и распускалась порой как самими претендентками на роль наречённой, так и их не менее заинтересованными в свадьбе родственниками. Потому новость о том, что ею кто-то заинтересовался, очень обрадовала Саину. Девушке уже исполнилось шестнадцать, и ей давно пора было выходить замуж. Без даже начального образования или других привилегий это был её единственных шанс подняться по иерархическим ступеням в обществе: от низкого статуса дочери к куда более престижному статусу жены, а затем и к самому почётному статусу — статусу матери. Это был её потолок, и в том была её свобода.