Линии снов

Часть 2.

Если нужно будет, я буду вливать в себя литры кофеиносодержащих напитков, чтобы бодрствовать, буду вливать в себя литры кофеиносодержащих напитков до тех пор, пока сосуды в глазах не полопаются, пока желудок не откажется принимать жидкость. Мне необходимо бодрствовать в данный отрезок времени. Я хочу обладать странным талантов доставать души людей, дабы хорошенько прополоскать их под проточной водой и созерцать, насколько грязной стекает вода, полагаю, однажды бы мне попалась душа, которая превратит воду в абсолютную черноту, во что-то черное и липкое, порождающее невероятный смрад. Вероятно, такая душа даже не одна, и их даже не две. Гляжу на изрезанные пальцы, наблюдаю, как капельки крови стекают по руке, и ощущаю смешанный солено-кислый привкус крови и боли на языке. Бумага может быть опасной. В этом мире все может нести угрозу, если знать, как именно заставить предмет ощущать себя опасным, но, как правило, они неохотно рассказывают об этом, поэтому несут скрытую угрозу. Многие привыкли окружать себя вещами, мол, так они чувствуют себя безопаснее и уютнее. Мысли кружатся хаотично, некоторые из них даже умудряются разбиваться на составляющие их слова о кости моего черепа, и потом передвигаются в вакууме, кувыркаясь по всем трем осям. Я не могу заставить свои мысли выстроиться в стройный и последовательный, логично завершенный ряд. Только я выхвачу какую-то одну из тотального хаоса, как она обращается чем-то несущественным и бессмысленным. Мысли в совершенстве владеют искусством мимикрии: притворившись чем-то важным, они обращают ваше внимание на себя, из-за чего можно упустить что-то по-настоящему важное. В мире практически ничто не поддается тотальному контролю. За исключением человека, который однажды решил, что сможет вовремя остановиться. Ведь как это замечательно – прийти домой после трудного дня и дать своему организму заслуженный отдых, дать ему то, чего он так требовал, подавая неоднозначные намеки на протяжении всего долбанного дня, и неважно, какой подтекст будет вложен в эти слова. Когда все закончилось (а все хорошее рано или поздно заканчивается), я падаю на измену. Параноидальное состояние душит меня когтистой лапой, заставляя подчиниться ему и слушать его бредни, вероятность которых на самом деле несущественно низка. И вот, в куске стекла отражается типичный параноик, с расширенными до неприличия зрачками и трясущимися руками, и зверь опять возьмет свое: нельзя выйти на улицу в таком состоянии, иначе все догадаются, чем ты занимаешься в свободное время. Но, на самом деле, всем глубоко наплевать, душа отдельного человека – дело только его интереса, всем насрать, что ты такое и как ты себя чувствуешь, до тех пор, пока им что-то не понадобится. Наш мир – огромный потребительский рай. Я чувствую, как утекает время сквозь мои пальцы. Прохладная влажная субстанция стекает с моих пальцев, даже не думая как-то задержаться на них, вместо этого она оставляет на коже изъяны и несовершенства, которые еще не столь заметны. Что будет с караваном, который доставил свой груз к месту назначения? Его отправят обратно. Рано или поздно все начинается сначала. Новая игра, новая партия, новый лист бумаги. Исписано уже 44 страницы. Потрачено целых 44 страницы на какой-то вздор. А сколько всего листов писатель портит за всю свою карьеру? К черту все цифры и статистику – они придуманы для контроля, они есть часть Контроля и тотальной Дисциплины. Вдох. Воздух здесь горячий, разогретый раскаленным камином, и мне не нравится им дышать. Грохот ритма адской машины постепенно выравнивается и становится тише. Ко мне пришли. Я люблю принимать у себя этого гостя, каждый раз он рассказывает новые истории, и лишь изредка повторяется, а иногда и заставляет себя чувствовать крайне необычным образом из-за его рассказов и психологических уловок. Сегодня он подготовил мне новую повесть, в которой главная роль – моя, и это значит, что мне придется выполнять его дурацкие требования. Я в самом сердце какого-то механизма. Все грохочет и монотонно стучит – мне нравится. Мимо меня, на конвейерной ленте, проезжают головы каких-то гуманоидов. Их широко раскрытые глаза устремлены вверх; смотрю туда же и вижу большой монитор, на который проецируются фрагменты каких-то фильмов в психоделических цветах. Это бесит меня, я не могу смотреть на экран, а им, похоже, нравится. Либо же у них просто нет выбора – не заметно, чтобы они могли оторвать взгляд от этого зрелища. Иду вдоль ленты и попадаю в следующий цех. Здесь головы обретали тела, вполне такие человеческие тела, только более мускулистые и жилистые. Андроиды? Не знаю, ладно, идем дальше. В этом отделе существ доводили до совершенства, по-дурацки разукрашивая их и надевая на тела одинаковую мешковатую одежду. Андроидам (все-таки, полагаю, что эти создания именно андроиды), которым существенно отличались от других, например, длиной носа или цветом радужки, лепили на лоб наклейку с каким-то словом синего цвета, которое я не могу прочитать по причине незнания языка. В последующем цехе им сканировали головы, и, кажется, считывали воспоминания; на небольшом экранчике периодически возникали такие же картинки, как на большом мониторе в самом начале конвейера. Опять же, те, чьи воспоминания отличались, получали наклейку, но слово на ней уже было красного цвета. Их всех разом собрали на какой-то грязной стальной площадке. Сверху, на ничего не подозревающих существ, в одночасье упал тяжеленный железобетонный куб. Стены вокруг, пол и мои брюки забрызгали кровавые брызги, ошметки и части внутренностей, которые мне даже не хотелось рассматривать. Куб поднялся наверх, к потолку. Рецепторы ощутили запах мяса и крови, а в сочетании с созерцанием алого месива, где более неясно, где кости, а где остатки органов, происходил какой-то коллапс и к глотке подкатывали рвотные массы. К моим ногам прикатилась голова одной из тварей с большущими печальными, но уже мутными глазами, будто она заранее знало об уготовленной ей участи. Бедное создание. Значит, они все-таки живые, все-таки не роботы. И да, примечательно то, что всю работу здесь выполняют машины. Ни души вокруг. Удобно – не берешь грех на душу. Рассказ внезапно оборвался. Все ли мне понятно? Все, абсолютно, до последнего твоего слова. Это одна из самых жутких и печальных, но от этого не менее правдивых твоих историй.
***
Большую часть времени я провожу в полумраке, искусственно созданном мной при помощи плотных портьер с целью повысить концентрацию внимания и работоспособность. Я не выношу яркий солнечный свет, у меня от него болит голова, и неудивительно, что лицо мое константно бледное, а светочувствительность глаз повышена в разы, хотя, вероятно, причина далеко не в этом. Приходится мне, бывает, слушать других людей, о которых я, прямо скажем, невысокого мнения, моя избирательность в общении порой не знает границ, и едва сдерживаю презрительную ухмылку, слушая в сотый раз рассказ о том, как чудесно в Шенгейте. Кажется, у меня поднакопилось денег – не посетить ли мне этот пресловутый городишко? Просто поехать да посмотреть, что да как, ведь о нем столько легенд ходит, вплоть и до той, что там ужасно дорогой кофе. Трагедия для меня – что же я буду делать, лишившись кофе? Порой мне кажется, что то самое вещество, которое обжигает мои вены изнутри, является ничем другим как концентратом кофе, настолько сильным и ядреным, что сосуды и ткани так и норовят обуглиться и пустить сигнал в мозг, что пора запускать процесс некроза. Конечно, этого не произойдет – я пью достаточно чистой воды. Кто-то сказал мне, что Шенгейт – территория, свободная от всего, независимое государство-город, и чтобы его посетить, не нужно иметь дело со всеми этими мерзкими бюрократами, которые всегда выполняют свою работу так, будто весь мир задолжал им миллион долларов. Вдвойне отлично – мне подходит этот вариант как ни один другой. Я ничего не беру из вещей, возможно, лишь деньги, ту небольшую сумму на билет. Ценю в людях способность в любой момент сорваться с места и совершить какой-то спонтанный поступок – внутренний цензор делает всех нас слишком скучными и предсказуемыми, но и с ним можно договориться, он ничем не отличается от остальных, реальных людей, и ждет момента, когда сможет взять денек-другой выходной. В поезде я продолжаю свои размышления над странностями смертных, ритмичный стук колес заполняет дыры в пространстве между мыслями, и создается какое-то завершенное полотно, немного отдающее речитативом. Жаль, что я не могу встроить в мозг диктофон – сколько чудных мыслей и мелодий было потеряно, но они продолжают существовать где-то в альтернативной реальности, ведь что-то, однажды созданное, находит отпечаток в одной из многочисленных реальностей, и, полагаю, это причина, по которой Вселенная бесконечна. Люди и не подозревают, насколько могущественный инструмент находится в их головах от природы, и, возможно, пришельцы наблюдают за нами откуда-то и хихикают, поражаясь нашей глобальной непрактичности и глупости. Солнце встает каждое утро. Есть основания думать, что это его работа, и оно так же ненавидит вставать по утрам. Дельфины спят только одним полушарием мозга – им необходимо оставаться на плаву. До чего странные мысли навевает стук колес поезда. Один из любимых звуков. И, что замечательно, он никогда не бывает слишком громким или слишком тихим. Мне иногда хочется выключить громкость голосов, которые озвучивают очередную ахинею. Мой воспаленный разум не может и не хочет воспринимать этот маразм, и, будь у него возможность, он бы обязательно блеванул, очищаясь, как обычно реагирует организм на токсины. Оставьте меня в покое.