Лисьи чары

Лисьи чары

 Крепостная стена Фунджоу поднимается вдалеке, как гребень на спине заснувшего в далекие времена, да так и окаменевшего дракона. К городским воротам в синих и зеленых обливных изразцах стекаются дороги из провинций, проложенные по высоким насыпям меж залитыми водой рисовыми полями. Дороги ветвятся, изгибаются, спешат из края в край Поднебесной. Путь к столице огибает криптомериевую рощу, подернутую рыжиной и золотом близкой осени, листья шелестят на ветру, срываются и падают, кружа. Разлапистые листья устилают узкие тропинки, качаются на поверхности черного озерца. Поляна на опушке рощи засыпана листьями, они прилипли к широким ободьям фургонных колес, по хрустящим листьям лениво топчутся грузные волы.

Пять выцветше-пестрых фургонов выстроены в круг, ветер развевает ленты и флажки. Пять фургонов странствующей цирковой труппы, не успевшей попасть в столицу округа до звона вечернего колокола, остановились на ночлег в роще криптомерий. Горят костры, лают собаки, глубоко вздыхают волы, ржут лошади, голосит дрессированный петух и верещат, переругиваясь, обезьянки в клетке. Цирк старого Тао добрался сюда в надежде на пристойные заработки. Хотя, поговаривают, нрав у наместника округа тот еще. Говорят, по его приказу стражники хватают любого, заподозренного в проявлении неуважения к властям. Ворам рубят руки, гулящих девиц отправляют в солдатские казармы и на императорские рисовые плантации. Все согласно девизу нынешнего правления, «Вразумляющая строгость».

Старый Тао давным-давно уже мертв — если он вообще когда-либо существовал — но по традиции всякий новый хозяин цирка принимает это имя. Нынешний Тао неплох, хотя трусоват и больше всего опасается, как бы его заведение не вызвало неудовольствие сильных мира сего. Ведь они — всего лишь циркачи, странствующие под солнцем и луной из конца в конец Поднебесной. Акробаты и танцоры на проволоке, жонглеры и укротители животных, фокусники, певицы и рассказчики. Нищие ничтожества, недостойные внесения в список гильдий, старающиеся не терять бодрости духа и не впадать в уныние. Старый дядюшка Тао и его циркачи.

Их стоянка пахнет старым тряпьем и подгоревшим рисом, потными людскими телами и вонью из клеток животных. Чуткие, трепещущие ноздри лиса раздуваются, когда переменчивый ветер меняет направление и его окутывает кислое смердящее облако. Шерсть на загривке зверька встает дыбом, белая кисточка хвоста дергается.

Невзирая на отвратительные запахи, лис не уходит. Его не занимают тощие курицы и кролики в плетеных клетках. Лис лежит на ворохе палой листвы меж корней старой криптомерии и наблюдает, щуря зеленые, как нефрит, глаза. Зверек выжидает, прислушиваясь к перебранке человеческих голосов — они повышаются и понижаются, отдаляясь и приближаясь.

Листья жалобно шуршат под решительными шагами, испуганно разлетаясь в стороны — на склон поднимается человек. Невысокий, крепко сложенный, в зеленой куртке, расшитой цветами сливы, и мешковатых штанах. Человек раскидывает листья ногами, расчищая ровную площадку. Становится посередке и начинает подбрасывать расписные булавы — одну, вторую, третью. Булавы взлетают, сливаясь в пестрое вращающееся колесо, лис заворожено следит за их полетом. Пока безупречный рисунок не сбивается, а жонглер не отпускает крепкое словечко.

Лис прекрасно различает человеческие голоса и удивленно дергает острым ухом в опушке мелких ворсинок. Жонглер — девушка. Девушка с туго подвязанной в узел черной косой и кривой ухмылкой на полных губах. Поминая демонов ночи, она подбирает рассыпавшиеся булавы, зажимает их между пальцами и примеривается к новому броску.

Зверек в задумчивости скребет задней лапой за ухом — и покидает убежище, выбираясь на склон. Заметив движение среди листьев, девушка-жонглер удивленно складывает губы трубочкой.

Они смотрят друг на друга. Девушка в потрепанной куртке и мужских шароварах, с неправильными, но яркими чертами лица, с обветренной кожей бродяги, всю жизнь проведшего в пути и на открытом холодном воздухе. Лис с острой мордочкой и приоткрытой узкой пастью, с бурой шерстью на спине и грязно-серым брюхом. Пышный воротничок серебристой шерсти вокруг шеи зверька примят широким кожаным ошейником.

— Эй, — окликает девушка. — Ты ручной или дикий? Ты что, потерялся? Есть хочешь? — она шарит по карманам, находит засохшую пампушку и бросает ее лису. Рука у циркачки верная: пирожок падает точно подле лап зверька. Острая мордочка склоняется, лис нюхает подношение и брезгливо фыркает.

— Так и думала, что ты откажешься, — пожимает плечами девица. — Знаешь, я бы тоже не стала. Но ничего другого у меня нет, уж прости. Не знала, что ты сегодня пожалуешь.

Лис рассеянно катает круглую пампушку лапой по траве. Он не убегает, но и не пытается подойти ближе. Просто смотрит, подергивая шкурой на спине. Подумав, девушка кладет булавы на траву, вытаскивает из рукава ярко раскрашенный деревянный шарик и бросает зверьку.

Листья взлетают золотым фонтаном, когда лис подскакивает вверх и острые зубки впиваются в сухую древесину. Зверь на лету хватает мяч, держит его в пасти и, размашисто мотнув головой, кидает обратно, циркачке. Девушка восхищенно щелкает пальцами, смеется — режущим, неприятным уху смехом. Шар летает над поляной, лис стелется над сухой листвой, девица-жонглер ловко хватает мяч, лис тявкает, оттягивая углы пасти к ушам. Они захвачены азартной игрой — и не замечают появившегося со стороны фургонов человека. Он грузен и высок ростом, с толстыми длинными руками и маленькой круглой головой, которая ушастой тыквой лежит на покатых широких плечах. Верзила подхватывает с земли позабытую девушкой булаву, яростно швыряя ее в зверька. Булава свистит в полете, лис успевает увернуться и шныряет за криптомерию, девушка зло кричит, уткнув руки в бока и бесстрашно наступая на гиганта: