Лисья зима

Глава 17. Лис просыпается

Когда он просыпается, идет снег. 

Он моргает – пару раз, но снег все равно летит ему на лицо, и тогда он стирает его ладонью. И удивляется, что может это сделать.

Затем он понимает, что чувствует свое тело, и удивляется еще раз. Приподнимается – осторожно, проверяя мышцы, а затем медленно встает.

И почти сразу снова садится, когда голова идет кругом, а колени предательски подгибаются.

- Слишком долго спал, - говорит он себе. 

Голос у него такой же, как мышцы, и работает так же, слова вырываются птицами со сломанными крыльями – ковыляют, спотыкаясь, и падают камнем вниз. Он прокашливается, и судорожно вдыхает холод. 

Много холода. Все бело вокруг. И тишина, которая ест все издаваемые им звуки – как губка впитывает воду. И голос:

- Ты проснулся, мое дитя. 

Отец хотел убить их. А может, не их, но только кошку, но разве это было не одно и то же? Они ведь были вместе сейчас, они – команда, и (этот пункт немаловажен, потому Северный Ветер о нем никогда не забывает) что скажет Осенний Лист, если с Мурлыканье что-то случится?

Вечером Северный Ветер несколько раз начинает думать о том, что же на самом деле важнее для него – безопасность кошки или то, что его друг думает о безопасности кошки? У него нет ответа, и он решает, что ответ, по сути, не нужен ему. Ведь каким бы он ни был, ему все равно придется защищать Мурлыканье.

Кошка с совой возвращаются, и у них на лицах написана тайна, но они ничего не говорят. Никто никому ничего не говорит – отличная из них команда, не так ли?

Они едва успевают познакомиться с двумя новыми спутниками, как появляется третий. Еще один кот в их тесную группу, и теперь это уже не тесная группа. Он скучает по тому, как шел здесь один. По крайней мере, ему не нужно было ни о ком заботиться.

- Нам придется дежурить по очереди, - говорит Янтарная Осень, когда они останавливаются сделать привал.

Совиный лес не похож на кошачий. Там – голые деревья, рисующие паутину теней на снегу, солнечные проблески среди веток, запах сухой коры и разбитая старая тропа. Здесь – пушистые черные елки, ели до неба и густая, пахнущая старой хвоей тьма. Порой ему кажется, что они спустились под землю. Интересно, почему те, кто был птицами, готов здесь жить?

- Я думала, вы умеете ставить эти ваши охранные... шали, - говорит Мурлыканье.

- Ну, на самом деле, мы это и делали всю дорогу, - качает головой золотая лиса. – Но я не уверена, что наши чары будут хорошо работать против Отца.

Они молчат. Янтарная Осень выглядит так, словно ей все равно, что на них напал ее бог. Наверное, думает Северный Ветер, ей почти все равно. Чуть раньше, лет пять назад, она могла бы уважать и любить его, бояться, поклоняться, поддерживать белого лиса. Тогда она была его верной дочерью.

А теперь он забрал Осеннего Листа, и все остальное перестало иметь для Янтарной Осени значение.

Он даже немного завидует ей. Она точно знает, что чувствует.

- Ты права, - соглашается Мурлыканье. – Будем дежурить.

Кошка что-то знает, но Северный Ветер решает не спрашивать ее. Во-первых, она не ответит. А во-вторых... У нее на самом деле более тесная связь с Отцом, чем у них с Янтарной Осенью – не так ли? 

Никто не знает, что произошло, когда белый лис, поменявшись местами с Осенним Листом, рука об руку с кошкой отправился странствовать. Никто, кроме бога и Мурлыканье. Только вот интересно, что она помнит из этого всего?

Дежуря ночью, Северный Ветер гадает, сколько на самом деле осталось в памяти Мур из произошедшего. Он спрашивает себя, что случилось тогда и где Мама-кошка. И почему их бог нападает на них сейчас.

И в конце, когда Высокий Перевал неслышно подходит, чтобы сменить его (олень может ходить сколько угодно неслышно, пока нюх позволяет Северному Ветру учуять его), лис спрашивает себя о последнем – почему ему не страшно?

- Ты не боишься.

Их окружает белая мгла. Снежинки падают так плотно, что ему кажется, будто он вдыхает и выдыхает снег вместо воздуха. Эти снежинки царапают ему щеки, и он очень скоро перестает от них отмахиваться – никакого толку все равно.

Это виспы бога?

Если бы он мог, то почувствовал бы. Но он не может – без собственных виспов он не способен почуять чужих, а изумрудные жуки уже давно умерли под действием холода. 

По крайней мере, он не видел их с тех пор как проснулся, и не ощущает знакомого присутствия чар.

- Нет.

Он раньше боялся. Еще вечность назад, когда он был по другую сторону границы, еще когда граница была цела, он боялся. А теперь?

Он кланяется.

Ему не страшно, но рядом с ним – бог. Перед ним – Отец. Когда он смотрит на белую фигуру, едва различимую на снегу, но каким-то образом умудряющуюся быть белее белого покрывала мороза, он не может не поклониться.

Даже больше – едва его взгляд достигает пол ледяных одежд, он почтительно склоняется перед богом. Перед Отцом.

Затем, когда уши его ловят движение воздуха, могущее означать кивок, он выпрямляется и поднимает взгляд выше.

- Здравствуй, Отец.

Янтарная Осень не могла уснуть. 

Было холодно. Холоднее, чем она предполагала, потому что не только зима усиливалась, но и они все ближе подходили к северным землям. Одеяла уже почти не помогали, хотя для похода лисы запаслись двойными, сшив их друг с другом. Это добавило тепла, а еще больше тепла давали виспы, которых шаманы столицы с год назад научились зачаровывать так, чтобы крохотные насекомые излучали тепло. 

Пока что стрекозы пылали жаром только в течение ночи, да и то, не всей, но Янтарная Осень всерьез задумывалась над тем, как сделать эти чары постоянными.