Лизавета или Мери Поппинс для олигарха

Пролог

Пролог

- Нет… Нет, нет, нет, нет, нет!

Шмяк!

Бодрый, отчаянный протест был прерван рулоном туалетной бумаги, метко треснувшим мне точно по лбу. Хорошо, что это – «Папья». Мягкая, как хлопок, с особой текстурой, четырехслойная, с тиснением с обеих сторон… «Папья» - потому, что я достойна большего! Да простят меня добрые люди за навязчивую рекламу, уже набившую оскомину, но, думаю, от крепкого рулона старых добрых «Набережных челнов», плотных и жестких как наждачная бумага, наверняка остался бы синяк.

- Бей её!! – команда главаря банды мелкий террористов прозвучала радостно и зычно. Мой слабый писк тут же потонул в воплях команды мстителей в сандалях, и со всех сторон моментально обрушился шквал метательных снарядов!

Едва не взвизгнув, торопливо прикрыла лицо ладонями, чувствуя, как по макушке весело стучат все те же рулончики «элитной» попной бумаги. Вопли мини-индейцев, тоже, к слову, элитных, мгновенно деморализовали противника в моем лице, слишком их уж было много. Тут же неподалеку послышался плеск воды и интенсивное хлюпанье, шелест разворачивающихся в полете рулонов одноразовых супермягких полотенец… Кто-то скомандовал «огонь», и в ход пошла тяжелая артиллерия – шарики из сухого бассейна!

- Уи-и… - полузадушенным писком поплакалась я самой себе, едва не оглохнув от творившегося вокруг безобразия.

Сорок минут… Сорок минут напрасной уборки моими трудолюбивыми ручками. И все пошло под то место, которое следует вытирать бумагой, висевшей сейчас лентами везде, где можно и где нельзя! Даже на светильниках и стенах.

И, как апогей шалопайства и праздника непослушания – кто-то из особо ретивых соловьев-розбойников, издав пронзительный свист, лихо махнув ногой, перевернул ведро с грязной водой!

Волна с хлопьями серой пены тут же хлынула по полу, сметая и замачивая на своем пути всё, что попалось, включая мои джинсы. Мои балетки, видавшие лучшие времена, мгновенно пошли ко дну, я дернулась, пылая праведным гневом, мелкие вредители замерли…

- Всё! – не выдержав, я резко скинула с головы всё, чем ее закидали, и попыталась подняться. – Сейчас я буду зверствовать!

- А-а-а-а!!! – с дикими воплями золотые во всех смыслах детки пяти лет от роду тут же бросились наутек. – Анна Николаевна, нас Лизка обижает!!

Обидишь их, ага… Кто их обидит, три дня не проживет!

Сердито пыхтя, я еще раз дернулась, поскользнулась на воде, и снова села в лужу, во всех смыслах этого слова. Вставать уже не стала, грустно глядя на уборную, численность населения в которой буквально за секунды сократилась до одного единственного человека – меня. А чего дергаться-то? Всё равно джинсы уже не спасти.

Мою репутацию, кстати, тоже.

- Лизонька, что случилось? – раздался бодрый перестук каблучков, и в просторное помещение, отделанное дорогим ярким кафелем, гордо вплыла женщина в небольших годах, красивая и изящная, как принцесса Диана. Сложив руки на груди, на которой ярко переливался крупный кулон с синим камнем, до боли похожим на сапфир, она покачала головой. – Ох. Опять?

- Угу, - грустно подтвердила, выставив локоть на колено, подперев подбородок кулаком. Мокрые джинсы неприятно липли к попе, но больше всего удручали не они, а предстоящий фронт работ. Серпантин из сухой и мокрой туалетной бумаги, бесформенные островки разодранных бумажных полотенец, разноцветные пластмассовые шарики, плавающие в грязной воде… Тяжелый вздох вырвался сам собой. – За что они меня так не любят, Анна Николаевна?

- Ну, что ты хотела, милочка? – аккуратно переступив через серую бумажную кашу на полу, женщина подошла к раковине, из которой уже не хлестала вода – сенсоры перестали работать. Одернув полы дорогого приталенного пиджачка, моя коллега поправила свою элегантную прическу, глядя в зеркало, щедро измазанное жидким мылом. – Дети всё прекрасно понимают. Они всегда будут отвергать тех, кто не из их песочницы. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я?

- Мне каждый день об этом напоминают, - пробурчала себе под нос, стаскивая с волос тонкие белые ленты с тем самым двойным тиснением.

- Вот и чудненько, - стерев из уголков губ скатавшуюся там матовую, неброскую помаду, резюмировала моя вроде как коллега, а по факту начальница. Закончив прихорашиваться, она напоследок стряхнула с клешенных классических брючек невидимые пылинки и, обернувшись, сморщила носик при виде беспорядка. – Убери здесь. И приведи себя в порядок, ради всего святого! Скоро детей начнут забирать, не хватало еще, чтобы такой позор увидели. Ты знаешь, родительский комитет особым терпением не отличается.

Я просто кивнула, немножко приуныв. Золотые яблочки от своих венценосных деревьев недалеко падают, и даже на метр не укатываются. Уж я-то об этом знаю не понаслышке!

Возведя глаза к потолку, небрежно фыркнув, Анна Николаевна гордо удалилась, цокая своими туфельками известного бренда, всем своим видом явно показав, что она обо мне думает. И о ситуации в целом.

- Господи, за что? – тихо вопросила я у пустоты, утыкаясь лбом в пучеглазую крышку зелененького унитаза в виде лягушки. И, вздохнув, потыкала пальцем в сгиб пупырчатой лапки. – Ну, хоть ты мне на этот вопрос ответишь, а?

Конечно, бездушное фаянсовое земноводное молчало, воды в рот набрав. Так что пришлось мне, вздохнув напоследок, поправив сползшую на затылок цветастую косынку, снова приниматься за работу, попутно размышляя о своей горькой судьбе-судьбинушке.