Лондвисс для Марты

XVI. Блаженный рассвет

XVI. Блаженный рассвет

Предрассветная тишина окутала меня ароматом сирени. Воздух – влажный, но теплый, – колыхался в ласках осторожного ветерка. Нежные волны, скользившие по моему разгоряченному лицу, дарили мне приятное ощущение покачивания.

Утомление – от многодневного выжидания и от череды полубессонных ночей – давало себя знать. Я задремала.

«Детские кошмары окончились... Мы сегодня будем в пути... – убаюкивая, звучал во мне прекрасный голос белой невесты. – Беды еще наши не кончились... Много еще надо пройти...»

Дрема – сладкая радость для уставшей беглянки. Мне так хорошо дремалось!..

Как вдруг дала себя знать саднящая боль в самом мягком месте моего вовсе не жирного тельца. Видимо, во сне я заерзала и потревожила раны, едва-едва зарубцевавшиеся под воздействием оливкового масла.

«Больная попка ногам покоя не дает...» – сонно проплыла сквозь меня моя же мысль.

Я поморщилась, немного сменила позу. И опять поддалась волнам сиреневого аромата и уюту распаренного изнутри пальто.

Как вдруг мое сладостное отдохновение прервали мои верные сторожевые ушки. Они подали сонному мозгу сигнал: «Тревога! Тревога! Опасные шумы! Тревога!»

О, увы мне, соне!..

До меня – всё громче! – доносились рыки вервольфа и яростные понукания Бесли: «А ну, сукин сын! А ну, пес поганый! А ну, живо! А ну, живей! Я ж тебя! Я ж тебя! Я ж тебя!..»

Я дернулась вверх, собравшись резво вскочить на ноги. Но не тут-то было!

Оказалось: мои ноги затекли – едва шевелятся!

Шумно сопя от страха, обхватившего меня жесткой лапой, я сжала зубы и, полулежа на боку, принялась постукивать ногами о дощатку – как уж смогу, еле-еле! – и торопливо растирать икры. Задрав юбки, я неистово барабанила кулачками по икрам, мысленно приговаривая: «Не ныть! Живо! Встать! Живо!..»

Мои усилия не оказались напрасными. Когда из сиреневого дурмана вынырнул адский пес, стегаемый плетью сидевшей на нем Бесли, я уже смогла подняться.

Приложив руку к серебряному кресту – он уже поблескивал! – я затопталась на месте, чтобы избавиться от мурашек и придать ногам нужную мне легкость. Так, на всякий случай.

Готовая в любой момент прытко удирать, я всё-таки никак не могла стряхнуть с себя лапу страха. Сердце болезненно сжималось, лицо пылало от волнения, вены на висках истерически пульсировали.

Бесли-злыдня колдовским маневром съехала со спины исхлестанного ею вервольфа. Тот сперва обиженно заскулил. Упреком ведьме. А затем злобно зарычал. На меня...

Жалость к Тратору и ненависть к Бесли помогли мне собраться с духом.

Что, если и леди Розу, и банкира с вампиром заподозрят – и страшно накажут?! О, небеса!

Неужели мои друзья напрасно рисковали собой?! Неужели я имею право потерять от страха сознание – и стать добычей мистической дряни в юбке? О, нет!..

Бесли, прыгая по дворику перед часовней, вопила что есть мочи ругательства и угрозы. У меня едва не лопнули барабанные перепонки!

Не стану цитировать вам, сэры и – особенно! – леди, гнилословие Бесли. Ведь такой виртуозной матерщины испугался бы до смерти, пожалуй, даже вампир по имени Фель, сам весьма любивший повыражаться совсем-совсем непечатно!

Но, сильно подцензурив угрозы, которыми Бесли с лихвой меня поперчила, рискну привести скромнейший отрывок из них: «Живьем кожу сдеру, дрянь!.. В твой зад твой же язык засуну!.. Подь сюда сама, пока я те глаз не выела!.. Кровь по капле выдавим, чтоб – больней да дольше!.. Уши твои подлые – век по Крову гулять станут!.. А кишки Тратор сожрет – не подавится!..» И так далее, и тому подобное. И абсолютно всё – безнадежно мрачная перспектива!

Я молчала, как обожаемые стоики леди Розы. Фель загодя подучил меня: «Не спорь, если застукают у креста! Любые ответные слова усилят магические связи! Молчи в тряпочку, лапка!»

Тряпочки я не припасла. Я молчала и без нее – тупо, но похвально.

Я приготовила кулак в кармане. Понятно, что хрупким кулачком нельзя отбиться от вервольфа с ведьмой. Так хотя бы кровь из носу гадюке призрачной – да пущу!..

Теперь-то, много времени спустя, я знаю: кровь из Бесли была давным-давно уже выпущена. Длинноногим подонком. Но моя тогдашняя боевая установка: «Бью – в нос! Пусть – кровь!» – помогла мне, как говорится, собрать волю в кулак...

Меня подбодрили два обстоятельства.

Бесли и вервольф зловеще крутились передо мной, но приблизиться никак не могли. В паре метров от меня поимщики утыкались в глухую крепкую стену. Прозрачную. Непреодолимую для злодеев.

Напрасно вервольф, вставши на задние лапы, молотил по преграде когтистыми передними! Напрасно бился о стену медвежьей головой!

Напрасно Бесли шмыгала на своем колышке туда-сюда возле входа в часовню! Напрасно взлетала ведьма на пять-шесть метров ввысь, ища лазейку!

Серебряный свет, струившийся из креста-защитника, делался всё сильнее и ярче. Я оказалась как бы запеленутой в благостные лучи.

Крика Бесли и воя вервольфа я уже совсем не слышала, будто бы поимщики шумели где-то далеко-далеко – за тридевять земель!

Я лишь различала – сквозь серебристую пелену – отчаянно метавшиеся тени.

Я терпеливо ждала солнышка, твердя в уме заветное: «Жду, жду, жду, жду, жду!..»

Но вот, внезапно, раздался голос моей матери.

– Марта! Перестань валять дурака! – строго сказала мама. – Вспомни! Как папа всегда говорит? «Потустороннего – не существует!» Пойди-ка, дочь, помой-ка посуду! И помоги потом Андрюшке с уроками! Да накорми, наконец, кота! Слышишь, как размяукался?!