Лондвисс для Марты

XXIII. Плюс два года

XXIII. Плюс два года

Адски ломило грудь. В носу и в горле царило едкое жжение. В голове, как бы под слоем ваты, стрекотали жуки-трещалки.

Мысль «Ткацкие станки? Фабрика, что ли? Ткани в цветочек?» – та мысль покрутилась синим тюльпаном перед моим внутренним взором. И сгинула в никуда.

С трудом разлепив веки, я смутно различила незнакомую физиономию, нависшую надо мною. Чуть позже, немного придя в себя, я поблагодарила деревенского паренька за помощь.

– Да эт-т-т не я, мисс! – отмахнулся рыжий подросток. – Я-т-т тока воду из вас повыбил! А из пруда-т-т стоклятого вас Миффи сама наземь вынула!

Еще не очень-то хорошо соображая, сначала я поняла только одно: лиловых русалок рядом нет – о-о-о, какое счастье!

Покачиваясь от слабости, я кое-как села на жидкой травке.

Я, Миффи, паренек и его живой поросенок на веревочке – мы находились у кромки леса, под защитой молоденьких дубков. Озеро золотилось вдали. Лужок мирно подремывал под полуденным солнышком.

Напрягши память, я выудила из нее сильно размытые картинки недавнего колдовского утопления. Так порой, содрогаясь, припоминаешь приснившийся кошмар: вроде бы – мало деталей, всё смутно; но лютый страх всё еще сотрясает душу...

Черный мраморный пол. Светло-коричневая дымка. Лиловые рыбины водят вокруг меня хоровод, мелодично выдыхая: «Эхо-о-тэ-э-э-эхо-о-тэ-э-э!..»

Багровая шаровая молния летит мне под ноги. Из нее вылупляется мифический василиск – не то драконо-петух, не то жабо-ящер.

Черный уродец ползет ко мне. И одна из лиловых рыб-убийц кричит: «Вот она, жертва!» – и взмахивает надо мной лиловыми водорослями. Или – руками с ластами?..

Я не могу шевельнуться – меня каменят зеленые глаза василиска. Я вот-вот стану его добычей – кровавый язык-веревка тянется к моей груди!

И тут из коричневой дымки выныривает нечто длинное, огромное, ярко светящееся серебристо-белым. Василиск мигом скрывается в багряном шаре. Русалки, умолкнув, бросаются на нырвольфа...

Ох! Что-то еще – было?..

Какая-то кутерьма. И, кажется, бой белой махины с багровыми шарами...

А сейчас Миффи – целая, живая! – стоит подле меня. Живая, целая!..

Время от времени Миффи отряхивается – смешно выкручиваясь всем телом, сбрызгивает поросенка озерными каплями, летящими с ее длинной шерсти.

Кое-что с кое-чем постепенно связывается у меня в уме.

– А на кой леший вас, мисс, в пруд понесло-т-т?! – спрашивает паренек, чеша свой нос кулаком. – Вчерась слыхал я-т-т: барин-т-т чайный вас крепко жалует-т-т! Башку от Тришки рвать обещался, коль тот-т-т еще разок вашу честь погрязнит-т-т. С чегой-т-т вам топнуть, мисс?!

– Я нечаянно упала, мальчик, – сказала я. – Поскользнулась. А там, видно, топь. Или омут какой-то.

– А то! – подтвердил паренек. – К пруду-т-т близко – зря! В нем – тока нежить лихачит-т-т! А нам-т-т она-т-т – на что?..

И мой откачиватель принялся тараторить о разном, сыпя всё в кучку: и то, что «корова-т-т на днях у Фьенки пропала»; и то, что «по весне-т-т заезжий маркиз девку Тахишку, гад-т-т, замарал»; и то, что «сам-т-т я-т-т – пастух для свинят-т-т»...

Я поостереглась расспрашивать слишком болтливого паренька. Его веселый поросенок и то хрюкал – в сторону Миффи – реже, чем подросток сыпал на меня сплетни и секреты своей деревеньки.

У такого болтуна, что ни спросишь, про то – вся деревушка потом знать будет!..

Шерсть Миффи дорогой подсохла. А вот мой наряд – нет. И леди Матильда устроила нам Великое Дознание.

Трудно не отвечать честно следователю, который так и так слышит твои мысли!

Миффи пришлось сознаться: она проворонила беду, отвлекшись на чаро-тень.

И просить прощенья. Ведь собаке строго-настрого запрещалось подходить к любой большой воде – хоть к озеру, хоть к пруду.

– Миффи меня спасла! Чем она-то виновата, что русалки меня притопили? – вступилась я за мохнатую героиню дня. – Без Миффи я бы захлебнулась – и всё!

– Марта, бедная девочка! – откликнулась леди Матильда, перестав ругать собаку. – Не было там никаких русалок. А Миффи теперь заболеет. Она ведь тебе свои силы передала!

Леди Матильда уныло пересказала мне древнюю легенду Фант-хоти-спита.

Мол, принадлежит тот пруд, кажущийся озером, лесной ведьме Эхо-тээ. Она напускает морок на красивых девиц – и те сами топятся. Разбить иллюзию может только нырвольф – особая собака, которая оттягивает на себя тьму с жертвы колдуньи Эхо-тээ.

Леди Матильда упомянула о паре десятков девиц из деревушки, утопших в пруду за минувшее столетие.

– Миффи должна была не подпускать тебя к большой воде! – в конце концов снова рассердилась леди Матильда. – Миффи! Как тебе не стыдно, Миффи?!

Но у собаки уже не было сил стыдиться – у Миффи резко поднялся жар! Ее нос буквально ожег мою ладошку!

Я шустро сбегала за лекарем, который жил совсем неподалеку. И пользовал целебными травами всех: от котят до коров, от собак до их хозяек.

Престарелый лекарь Андарсон вскоре приковылял к Миффи. Так и не позволив мне понести дорогой потертый серый саквояж, набитый лекарствами.

Благо, собака покорно лакала всё, что велят! Лекарь толок травы, леди Матильда заваривала их. А я подавала миску Миффи – на тахту.

Через два часа мы немного сбили собачий жар.

Скажу сразу: лихорадка терзала Миффи почти неделю. Причина болезни собаки не обсуждалась. Но в конце недели лекарь сказал хозяйке: «Чтобы такое – в последний раз, леди Матильда! Еще один нырок – и я уже ничем не смогу помочь!» И мне стало ясно: лекарь знает о Миффи правду...