Ловец

Ловец

"Любовь не должна просить и не должна требовать, любовь должна иметь силу увериться в самой себе. Тогда не ее что-то притягивает, а притягивает она сама"
Г.Гессе

За окном сумерки. Над ухом урчит холодильник, погромыхивая стеклянным содержимым и слегка посвистывая. Снизу какой-то шум и возня.

Звонок. Не смогу встать и открыть дверь, да и зачем? Кому я понадобилась? Друзья не заходят без предупреждения, а соседи найдут, у кого попросить соли. Когда не открывают с первого раза, звонят второй, естественно. Я забыла, что дверь не заперта. По ту сторонний додумался. Ручка неуверенно поскрипывает, дверь с легким хлопком закрывается. Пауза. Тишина. Шаги по коридору – осторожные, тихие. Ты. Конечно, кто еще! Удивительно, что не звонил…

Не надо меня трясти, я не сплю. Жива. Я помню свое имя. Нет, не травилась – обезболивающее. Просто часов семь - это много, даже моему терпению не справиться.

- Меня уже пару раз прополоскало, не волнуйся.

Я по-прежнему лежу на кухонном полу, несмотря на твои выматывающие усилия поднять меня. Не знаю, рада ли тебе. С одной стороны, не очень-то приятно, когда тебя видят в таком состоянии, а с другой – кому-то еще хочется тебя видеть, кто-то готов приехать без звонка, кто-то беспокоится о тебе. Этим не баловали, а потому вместо радости - настороженность.

- Я и не волнуюсь, - ты привалился спиной к обитой пробкой стене и уставился в окно отсутствующим взглядом, - надеюсь, теперь тебе не больно.

- Уже нет, - затрудняюсь сказать, что чувствую. Вялость, апатию, сонливость, грусть, омерзение, смешанное с жалостью к себе?

- Зато мне, знаешь, как больно! Давай-ка, все-таки, встанем. Вот так. Пойдем в комнату – сколько ты уже лежишь тут?

Хотелось попросить не тормошить меня, хотелось сказать, что мне не холодно. Но тебе удалось дотащить меня до комнаты. Да, на кровати и впрямь теплее и лучше, особенно под пледом. И не дует из окна…

Жуткая слабость. Сквозь закрытые веки свет. Полосками. Под жужжание колесиков. Голоса – и твой среди них. Или мне кажется? Пусть – главное, так спокойнее. Опять просвет и темная полоска. Свет-тень, свет-тень… раз-два, раз-два, марш, марш…

Всегда мечтала покататься на такой тележке! Еще когда видела в больнице непредназначенные для ребенка зрелища – неряшливых больных с перепачканными кровью бинтами, под убогими одеялами в застиранных до серости пододеяльниках. Было противно и жалко их, но в то же время… теперь им не придется идти самим, о них есть кому позаботиться.

Нет, не несчастная любовь, доктор. Помните человека, который притащил меня сюда? По-вашему, такая любовь может быть несчастной? Нет, у меня никто не умер. И вообще, это не самоубийство, не надо беседовать на затрапезную тему. Я просто перестаралась, только и всего. Битву проиграла, но войну выиграла. Вот сейчас встану и пойду. Можно? Только не хочется… ужасно. Да, слабость. Я с утра ничего не ела. Прислушавшись к желудку, я улавливаю запрос о чем-то горячем и жидком. Нет, только не чай – это не питательно, и сама мысль о нем вызывает дурноту. Отпустите домой, и я поем. Знаю, как тут кормят, спасибо!

Не пойму, чего хочется больше: есть или спать. Дожили и до примитивных желаний. Боль всему научит.

Опять свет, тень, свет и тень. Полосами. Я не хочу видеть это, даже закрытыми глазами. Загораживаюсь рукой.

А теперь свет другой – чуть синеватый, мягкий и равномерный, ни с чем не чередующийся. Воздух свежий. В отдалении городской шум и крики детей. Бурчание мотора. Радио с дурацкими песнями. Шелест колес по снегу. Сидеть не хочется, я пока прилягу, насколько хватит заднего сиденья. От этого мутится в голове и острее чувствуется каждый поворот, но высидеть всю дорогу я не в силах.

Осторожно, дверца открывается. Приехали. Морозный воздух, тишина. Свет померк – значит, день пришел в гости к вечеру. Красиво, правда? Знаешь, чье? Бестужев-Марлинский. «Мореход Никитин». Метафору запомнила, хоть читала лет в двенадцать и больше не помню ничего. Да, я и тогда цеплялась к словам.

Снова дом. Можно открыть глаза, хотя… что тут нового? Люстра с пятью рожками цилиндрической формы, кремового цвета? Свет на бежевых обоях - крем-брюле, аж противно. Чаю? Пожалуй… чего-то посущественнее уже не хочется, перетерпелось.

Я сижу поперек хлипкого полосатого кресла, свесив ноги с подлокотника. Ты на полу, спиной к этому же креслу. Иногда я открываю глаза, чтобы посмотреть на тебя. Вижу только голову, плечи, вытянутые руки, опорой которым служат колени, но этого уже не видно. Просто так должно быть.

- Теперь тебе не больно? – спрашиваю.

- Нет. Я спокоен, как змей.

Разумеется. В комнате нечем дышать от дыма твоих сигарет.

- Говорил же, что бросил.

- Бросил.

Я устраиваюсь поудобнее в кресле. Опять я во всем виновата. Как всегда.

- Сейчас докурю эту и брошу.

Я протягиваю за ней руку. Было б сил побольше – выбросила бы в окно, но поскольку сил нет, бросаю окурок в тарелку, служащую пепельницей и, естественно, промахиваюсь. Ты молча подбираешь его и кладешь в общую кучу бычков. Тебе на роду написано исправлять мои ошибки. Тяжело думать, что ты злишься на меня, тяжело причинять тебе боль, но я боюсь нарушить молчание, не поняв его характера. Лучше бы ты уехал. Но, с другой стороны, хорошо, что ты здесь.