Письмо
Юлия Чарушева возвращалась с работы. Трудилась она юристом в ЖЭСе недалеко от дома, и это Юлька считала единственным положительным моментом в своей работе. Начальник постоянно вешал на Чарушеву, не смотря на протесты Юлии, обязанности, выходящие за рамки должностной инструкции рядового юриста. Каждожневные стычки с начальством измотали Юльку. Вот и сейчас, после трудового дня, идя домой, она чувствовала себя уставшей, словно пробежала марафон. Чарушева ужаснулась тому факту, что великолепный июньский вечер её совсем не радует, и подумала о необходимости срочно что-то менять в жизни.
Свернув с большой улицы на дорожку маленького, уютного сквера, находящегося недалеко от многоэтажки, в которой Юлия жила вместе с мамой, Чарушева наконец обратила внимание на происходящее вокруг и улыбнулась: летнему вечеру удалось вытащить на улицу множество горожан. Жизнь в сквере кипела: все лавочки были заняты, а на детской площадке царил аншлаг. Эту же картину Юлька увидела во дворе своего многоэтажного панельного дома, где, оккупировав лавочки, пенсионеры ругали власть, мужчины обсуждали рыбалку, а мамочки делились планами на отпуск, время от времени покрикивая на детей, которые оголтело носились по двору.
- Юля, посиди с нами, - три дамочки-мамочки, с двумя из которых Юлька училась вместе в школе, пригласили Чарушеву присоединиться к ним на лавке у подъезда.
- Устала, девчата. Голова раскалывается. Сегодня в суд ходила, потом вместо начальника принимала граждан, недовольных работой ЖЭСа. Короче, мрак, - отказалась Юлия от предложения и поспешила скрыться в подъезде.
Перед тем, как начать подниматься на свой третий этаж, Юлька открыла почтовый ящик. Из него с ворохом рекламных буклетов выпало письмо, адресованное Елизавете Чарушевой, матери Юли. На конверте был коряво выписан адрес отправителя: село Доброе, дом 5. Юлия Чарушева знала, что в этом селе живёт её бабушка, мать отца. Правда, саму бабушку Юлька за двадцать девять лет жизни видела только один раз, но денежные переводы от Авдотьи Никитичны в детстве получала регулярно: на День рождения и на Рождество. Взамен Юлия посылала бабушке открытки со словами благодарности (на этом настаивала мама Лиза) и свои рисунки (это была личная инициатива Юльки, очень любившей рисовать). После того, как Юле Чарушевой исполнилось восемнадцать лет, денежные переводы из Доброго села перестали приходит и связь с бабушкой оборвалась. Предпосылкой к этому разрыву стало то, что сын бабули Авдотьи, а по совместительству отец Юли, Борис Чарушев, по уши влюбился в секретаря Полину, которая работала на ресепшене в той же автомастерской, где трудился Боря. Полина ответила взаимностью, у них начался бурный роман, результатом его стала беременность дамы, уход Бори из семьи, а затем и развод Юлиных родителей. Поэтому письмо от Авдотьи Никитичны Чарушевой, адресованное бывшей невестке, удивило Юлю.
- Мам, танцуй. Тебе письмо! - крикнула Юлька, зайдя в маленькую однокомнатную квартиру-студию, где они с матерью жили вот уже десять лет, после того, как родители развелись и разменяли приобретённую в браке трёшку в пятиэтажной панельке.
- От кого? - выглянула из кухни Елизавета Чарушева, высокая, боевая дама пятидесяти двух лет, которую за громкий голос и пробивной характер соседи по подъезду прозвали "Лиза-Колокол," хотя была старшая Чарушева совсем не плохой женщиной и все в доме её любили, а на работе, в отделении гинекологии центральной городской больницы, где Лиза занимала должность старшей акушерки, без неё были просто как без рук.
- От мамы письмецо! - озорно улыбалась Юлька, размахивая письмом.
- С ума сойти! - воскликнула Чарушева Лиза и воробей, сидевший на периле лоджии, дёрнувшись от страха, поспешил улететь. - Мало того, что мы живём в одном доме, что мать, как по часам, звонит мне три раза в день на работу, что я каждый день после работы захожу к ней, так она начала письма строчить.
- Письмо не от твоей родной мамы, а от приобретённой. От мамы папочки, - призналась Юлька.
- От бывшей свекрови? - удивилась Елизавета. - Я думала, что она давно умерла. Ей же лет уже много. Покажи письмо!
Юля протянула матери письмо, та его покрутила в руках, потом аккуратно вскрыла, и Чарушевы начали читать:
"Доброго денёчка, дорогая Лизаветушка.
Во первых строках своего письма выражаю надежду, что ты жива и здорова. О себе сообщаю: перезимовала благополучно, огород засадила весь. Мелиссу твою любимую возле куста красных паречек обновила. Извини, голубушка, что беспокою тебя. На прошлой неделе споткнулась, упала. Ходить совсем не могу. В больницу не берут. Видать боятся, что помру там и статистику им испорчу. Главврач нашей больницы - сущий дьявол. Он возрастных пациентов совсем не уважает. Так и говорит: "Организм ваш износился, медицина бессильна, пора на кладбище." На прошлой неделе этот Ирод окаянный отказался взять в стационар семидесятилетнюю девочку, а мне же уже за девяносто годочков перевалило. Шанса попасть в больницу нет. Так я тебя прошу, потому как больше не к кому обратиться: приедь, милочка, побудь со мной, пока я на ноги не встану. Будем вечерами сумерничать вместе и чай твой любимый с мелиссой пить.
Передавай привет дочери своей, моей внученьке Юлии, и мужу своему бывшему, сыночку моему любимому Бореньке.
Коль не откажешь старухе, приезжай побыстрее. Письмо не шли, звонить не пытайся: телефоны в Добром селе не ловят.
Жду тебя, Лизонька, как соловей лета. Засим прощаюсь.