Ложки

Ложки

В любую погоду, будни иль выходные, день обычный или праздничный, Григорич должен был выходить на дело. А дело заключалось в малом – обходить мусорные баки на жилмассиве, собирать алюминиевые банки, бутылки и прочий ценный груз, доставаемый из «широких штанин» сограждан. Казалось бы, о чем тут вообще говорить – типичный быт бомжа, нищего, но была у Григорича своя система, свой метод.

Например, на длинных праздниках он сначала обходил мусорные баки возле дома, смотрел, кто какую технику выкинул, что из этого можно выкрутить и сдать на блошиный рынок близ Ленинского рынка. Если же вчера была пятница или суббота, то «ловец жемчуга» знал – нужно обходить дворовые лавочки, беседки, мусорки. Вскроешь такие «ракушки», а там все виды марок пива. Пока допьешь каждую, окосеешь; пока сомнешь ее в транспортабельный вид, устанешь.

Для всех во дворе – от мала до велика – Григорич был Григоричем уже лет тридцать. Еще его звали Жека. И дети, и их родители, и местная шпана, и продавцы в ларьках, и сотрудники ЖЭКа.

– Жека… Жека… Скорчи нам рожу, а мы тебе жвачку! – кричали дети.

– Григорич, чо ты как? Дать закурить? – протягивали ему сигарету гопники у падика.

– Григорич, слушай, ты вот вроде не дурак. Хочу с тобой посоветоваться, как думаешь… – обращался заспанный сосед по дому, почесывая пивное пузо и рассуждая про геополитику, шоу-бизнес и импортозамещение.

Вроде как Жека Григорич значился на районе местным авторитетом или старостой… или мудрецом с бронзовым оттенком лица и нечёсаной бородой. Наверное, весь секрет был в том, что Григорич любил молчать, поэтому поговорить с таким собеседником от Бога лез всякий.

Вчера было двенадцатое октября. Лето упорно сопротивлялось, а значит, рынок с тысячью и одной мелочью работал. У Жеки накопилось барахла сумки две, которые он мог сдать на вес, получить за это пару сотен, выпить и уснуть и до следующего утра. Из радиоточки – последнего пункта связи Григорича с миром новостей, говорили доверять интуиции, предчувствиям, учиться видеть тайные знаки и скрытые смыслы.

«Нихера нет! Нихера знаков нет!» – хрипел Жека, через каждые десять метров останавливаясь на отдых. Сиеста была еще далеко!

Переполненные мусорные баки у крайнего дома квартала, за которым располагались дорога, трамвайные пути и рынок, чем-то блеснули. Григорич внимательно посмотрел, как сорока с ветки на золотую цепочку.

«Знаки говорите… иду, мать твою!»

Подойдя поближе, заприметил, что рядом с вонючим отходосборником лежит приоткрытая деревянная шкатулка, а в ней – ложки. Луч солнца падал на серебряное черпало одной из них, отражался и попадал прямо в левый глаз Жеки.

Он сел на колени, подтянул непонятную коробку к себе. И, правда, ложки. Половина внутри, другая – разбросана по бетонному полу.

Жека начал раскладывать их, стараясь не задевать мягкую ткань шкатулки.

«Велюр… блядь, бархат, что ли?!» – вспомнил давно не проговариваемые вслух слова.

– Григорич, ты как? Стоять-то можешь? – обратился к нему какой-то мужик, швырнув пакет в мусорный бак. – Ну, бывай. Много не пей! – все голоса одинаковые.

Ложки были собраны. Григорич прикинул вес. Где-то кило. «Саныч купит! Саныч и продаст!» – подумал Жека, еле как встал с колен, щелкнув суставом, и побрел на блошиный рынок.

«Менеджеры по продажам» рынка раскладывали ассортимент: шнуры от утюгов, самовар без носика, гимнастический диск, кепка USA, футболка с надписью London, два пакета со шпингалетами, грампластинки, тарелки, ложки, вилки, радиодетали, полное собрание сочинения Ильича, красные тома Агаты Кристи, VHS-кассеты с непонятным содержимым, детская лошадь-качалка, два табурета, советская фуражка, комиксы, календарь за 1999 год. Внутри этого действия в коробках и клетках кудахтали попугаи, мяукали курицы и гавкали котята.

– Ложки надо? Целый набор! – подошел к одному Жека. – А тебе? Это ложки! Надо? Набор! Ложки… ложки тебе надо? Там бархат, велюр!

Дойдя до второго угла рынка, Григорич наконец-то услышал:

– О, Григорич. Здарова! Ложки, давай. Груз 200 за 200. Новой! Смотрю двестирублёвка какая? Красота! – протянув купюру, сказал мужик, знавший Жеку, но которого не припоминал сам Жека. – Слушай, я пожрать отойду. Посиди, а? Народу еще нет, а язва есть язва. Что продаж, половина тебе! Ну, давай!

Григорич, плюхнулся прямо на одну из своих сумок. В ней что-то под тяжестью его задницы смялось, треснуло и поломалось.

Положив набор ложек по центру, распихнув по сторонам прочий продаваемый хлам из кладовки человеческого бытия, Жека открыл крышку.

«Красиво!»

Время для Жеки то тянулось, то ускорялось – текло по-разному. Его внутренние песочные часы работали от спирта. Перед лицом замельтешили штанины. На рынок подтягивался народ «купи-продай».

Где-то минут через десять (по Жекиному) перед ним нарисовалась семья. Мужчина, женщина, их сын.

– Стой. Марина, погоди. Евгений Григорьевич?! – неожиданно обратились штанины, носки и туфли. – НГУиАУ? – дополнил он вопрос абракадаброй, которая как заклинание подействовала на Жеку. Григорич приподнял голову и посмотрел. Дорогие очки в тонкой оправе мужчины встретились с пожелтевшими белками, гладковыбритое лицо – с морщинистым, стильная прическа со слипшимися грязными прядями.

– Я, – ответил Григорич.

– Марина, ну я же говорил. Это Евгений Григорьевич. Я его узнаю даже спустя столько лет. Шрам-то на месте. Он самый – мой научный руководитель! Я тебе рассказывал! – громко заговорил мужчина. – Я ваш…

Но Марина не слушала мужа, села на корточки и посмотрела на ложки. Она достала из кармана платок, накрутила его себе на левую руку и аккуратно взяла одну.

– Это… это же! – запричитала женщина.

– Ложки это… ложки! – прокряхтел Жека, дыхнув на нее перегаром. – Не пользуетесь, что ли? Столовые приборы. Можно есть суп, пельмени правильно ими есть.

– Сережа, это же приборы из Шеффилда. Я тебе рассказывала. Ну, вспомни? Они производили только ножи, а серию наборов ложек выпустили по спецзаказу.