Лугару

Буяново, 10 ноября 1812 год

Гислен Лашапель, и думать не мог, что настанет момент что он будет ненавидеть снег, хотя сам был чистокровным католиком, и радовался мальчишкой каждому Рождеству. Он родился в Тулузе, прекрасном городе на юге Франции, где романская архитектура плавно соседствовала с неоклассицизмом, где зарождался орден доминиканцев. Где веселые женщины с русыми волосами и сочными бедрами разносили в барах прекрасное вино, то и дело увеселяя прихожан и гостей города, но сейчас, вместо того, чтобы от длительного похода в Россию его воспоминания смылись, они наоборот, с каждым днем становились все более и более яркими, словно были наяву.  Иногда, смотря на колонну движущихся рысью из снежного тумана в снежный туман кавалеристов, и родная ратуш Сент‒Этьен буквально выплывала из серой дымки, и лишь потом образ прекрасного собора исчезал, оставались только уставшие голодные солдаты, гонимые холодным страхом, бредущие на запад. Его пугали эти виденья, ведь перед смертью человек видит всю свою жизнь, и он старался прогонять эти наваждения.

Рядом с ним брел как призрак‒капрал Андре. Иногда Гислен забывал его имя, но точно помнил фамилию ‒ Андре. Это был худой офицер родом из Кале, настоящий приверженец Императора Наполеона, даже сейчас, по колено в снегу с промерзшими бровями и усами, он сквозь зубы шептал: «Да здравствует Франция! Да здравствует Наполеон!» Еще месяц назад Андре руководил артиллерийским орудием, но теперь его пушка была брошена где‒то под Вязьмой, а люди убиты от русских пуль или зарезаны партизанами, которые появлялись в лесах держа в руках топоры и рогатины. Их называли «мужиками», и они не боялись смерти, и сами не боялись убивать. Поговаривали, что они даже приручают волков и медведей, и те ночью, утаскивают раненых солдат в лес, чтобы съесть.  

Лашапель еще старался трезво мыслить и отгонять от себя солдатские байки, ходившие по некогда Великой армии, но часто, спав кругом возле догорающего костра, на утро командиры не досчитывались своих людей. Те, как будто исчезали в воздухе, словно их и не было никогда. Но каждый день забирал так много жизней от голода, врага и мороза, что никто не предавал этому большого значения.  Солдаты, крестились, молились целовали крест ‒ у кого он еще сохранился на шее ‒ и двигались дальше. Кто оставался на месте, ложился на снег и засыпал, тот умирал.  Русская смерть жрала много солдатского мяса, и в этом своем неистовстве была ненасытна.  Вот почему сержант Гислен Лашапель боялся видений.

Ночь в эту страну приходила рано, вот и сейчас, снег под ногами ‒ такой белый как сахар, если не грязь, ‒ начинал буквально сереть под ногами. Солнце давно не было видно, его замещало какое‒то бледное пятно. Подымающиеся над острыми верхушками елей, но и теперь и его силуэт исчез в зависающим тяжелым куполе неба. Солдаты продолжали идти, многих поддерживали их товарищи, ‒ те, у которых еще оставались силы.  Некоторые из пехотинцев напоминали уродливых карликов, сгорбившись, их шинели и головные уборы трепетал ветер, и они продолжали толи идти ‒ толи ползти по лесу.  Сейчас не было обстрелов, и никто их не трогал, до к утру офицеры запишут в своих документах об очередных потерях. Не все из роты Лашапеля переживут эту ночь. 

Когда ночь полностью захватила дорогу, стали появляться костры, то там, то здесь, солдаты стремились прильнуть к спасительному огню, можно было пожарить дохлую лошадь, или удачно подстреленного зайца.  Старшие офицеры сначала ругали солдат за костры, ведь он демаскировали позиции, но вскоре перестали это делать. Солдаты роптали, дело доходило до драк, и в конце концов офицеры плюнули на это. От ядер и пуль можно было спастись, но холод убивал всех. Да и к тому же русская армия, идя параллельным курсом с остатками Наполеоновской армии прекрасно знала где находятся деморализованные, умирающие, голодные солдаты. Иногда в ночи, когда лес сменялся холмистой равниной ‒ так называемым русским полем, ‒ французы слышали разговор и смех противника. Те веселились, пели песни, кричали «Ура» и «Слава Императору! а иногда и палили в воздух, ‒ так, для развлечения. Экипированные лучше они согревались в толстых шубах надевая их на свои мундиры, пили водку, а в любой деревянной избе местные жители сажали их у печки, давали хлеб и ночлег. И подбадривали молитвой. Французы здесь были чужаками, и в лучшем случае могли рассчитывать на то, что русский крестьянин не выстрелит солдату в спину или не рубанет топором по голове.  В брошенных деревнях не находилось никакого укрытия, избы были сожжены или развалины, скот угнан, даже сено которыми можно было накормить лошадей придавали огню. Если солдаты и находили мертвую корову или свинью, то она уже давно превращалась в разложившуюся дохлятину. Поговаривали, что яд кидали даже в колодцы. Впрочем, воды было в изобилии.

Из одной пустоты французы приходили в другую, то и дело закапывая своих мертвых собратьев в каменную землю, а то и просто засыпая снегом.  Но армия продолжала идти, медленно, волочась по заснеженным лесам и равнинам, как ползет искусанная Андре остановился и уперся на свое ружье.

‒ Генералам которые отправили нас сюда», ‒ сказал он. ‒ Уготовлено самое жаркое место в аду. Впрочем, я бы сейчас и сам, хотел согреться в нем. Я не чувствую своих ног, словно передвигаю деревянными палками.  Ты слышишь меня, Гислен?

‒ Можно остановится у костра, ‒ ответил Лашапель, холод тоже одолевал его. Он просто шел, и не обращал ни на что внимания.

‒ У какого костра, тот что жгут швейцарские фузилеры, да ты видел, как они на нас смотрят. Это ведь мы заставили их прейти на эту войну. Они нас презирают не меньше казаков, зарежут ночью. Не доверяю я им. Я и себе не доверяю.  

Рядом с ними раздался стук капот, мягкий, приглушенный из‒за слой снега.  Это два десятка кирасир поскакали вперед, в снежный туман. Вскоре, хвосты их лошадей растворились в холодной белизне.