Елена Черкиа
ЛЯСИНА-БАЛЯСИНА
Рассказ
Марине Ионовой
Чтоб разглядеть лестницу получше, Мишке пришлось не просто задрать голову, но и вывернуться, опираясь на саднящую ладонь. В плечо тут же выстрелило, да так, что он упал снова, пытаясь ругнуться, но только прохрипел обрывки слов. Мало мне ноги, билось в голове, все еще с досадливым и раздражительным удивлением, в которое по капле просачивался страх, мало-мне-ноги... еще рука, что ли?
Это было так нелепо, что он попробовал засмеяться, уже прокручивая, как расскажет через пару недель Вовке и Надюхе Топикам, вернее, попытается рассказать, а они вместе, по своей топиковой привычке, станут его перебивать, обращаясь друг к другу и повышая голоса, пока он, Мишка, не гаркнет, вызывая звон в люстре. И сумеет таки.
- Ты щас сумей, - пробормотал, обрывая уютные мысли. Какие там Топики, какой там обыденный визит из разряда 'дружим семьями', если он, Мишка Балаяш, вернее, Михаил уже, блин, Павлович валяется в разодранной куртке на полоске безлюдного берега. У подножия самодельной лестницы наверх, на обрыв, откуда только что сверзился, выдернув рукой дурацкий прогнивший столбик дурацких самодельных перил.
Столбик валялся рядом, и не один. Вместе с ним Мишка умудрился вывернуть целую секцию жиденьких дырчатых ступенек, и то, что он разглядел, поднимая измазанное глиной лицо, его совсем не обрадовало. Узкая лестница вилась снизу, делая поворот, железные ступени расщеперились, торча ржавыми краями, и кто-то заботливый обустроил эти типа перила, вколотив в глину кривые белые стволики, а к верхушкам привязав старый, лохматый от множества рук корабельный канат. Множества, да. Тысячу раз, наверное, Мишка спускался и поднимался по этой лесенке, потому что обрыв - крутой и длинный, и всего-то в двух местах на полкилометра, а может быть, и на целый километр, в мешанине каменных плит, осколков и валунов, торчащих из глинистой почвы, были спуски к воде.
С дальнего спуска Мишка упал. Как распоследний дурак. Идиот! Лестница эта идиотская, но сперва - тропинка: подвела его, спрятав под тонкой наледью скользкую, как мокрое мыло, глину. Недоумок, тяжело дыша, ругал себя Мишка, закрыв глаза и пытаясь осторожно пошевелить стреляющим плечом. Без мозгов голова! Чего понесло вниз? Ну, ходил поверху, вдоль обрыва, пялился на непривычное зрелище - мелкая вода, схваченная тонким льдом, который от ветреного волнения пошел странными складками и морщинами. Разок чуть не упал, слишком близко подошел к краю, но ощутил, как подалась под ногами покатая земля и отшагнул, радуясь собственной осторожности. Представил себе, как летит, взмахивая руками и кувыркаясь, а потом... голова вдребезги, тело всмятку. Поздравил себя с тем, что вовремя отошел от края. Ага, и тут же полез вниз, осторожно ступая в узкое устье овражка, по дну которого и была протоптана та самая тропинка к пляжу.
Ее он тоже знал. Когда приезжали летом, искупаться по-быстрому, такое почти тайное место, теплая прозрачная вода, узкий прерывистый пляжик, забросанный тяжкими желтыми плитами ракушечника по светлому песочку, и видели, что под железной лесенкой таких любителей провести часок у моря слишком много, тогда шли по обрыву дальше, и спускались по тропинке. В самом крутом месте в глине были вырублены ступени, кто их подновлял каждую весну, Мишка не знал, но - были всегда. Ксеня сжимала губы, а глаз под зеркальными очками не видно, и никогда не подавала ему руки, спускалась следом, нащупывая шлепками твердую полоску между осыпей, хваталась за кустики полыни, к земляным ступенькам почти съезжала, на корточках, блестя согнутыми коленками. Внизу, выдохнув, нервно смеялась, поправляя сарафан и сумку на плече. Правильно делала, что не подавала, знали оба, потому что свалятся если, то все друг другу переломают, за траву и кусты держаться удобнее, и самому легче сообразить, куда ставишь ногу. Это тебе не из такси выпорхнуть или с парадной лестницы спуститься.
Из-за крутизны тропинки на этом пляжике народу всегда было поменьше, хотя - роскошный песок с насыпями крупных розоватых ракушек и чистая, без водорослей, вода. А на горизонте - корабли, идут и идут, так хорошо наплаваться и смотреть, валяясь.
Наверное, потому и полез, хмурым предвесеньем, когда должны бы уже и почки, и новая травка, а вместо этого ударили мокрые морозы, пришли злые дожди, секущие лицо ледяной острой крупкой. И так похолодало, что у берегов, к удивлению местных, схватился тонкий ледок. Нарастал, днем волны его ломали, громоздили тонкие неопрятные пластины между камней, а ночной мороз добавлял еще и еще.
Полез, чтобы лето вспомнить. Походить по тому песку, на котором валялись почти голые, посреди таких же полуголых пляжников. А еще, подумал Мишка слегка виновато и снова злясь на себя, захотел побродить вдоль кромки льда, топать, ломая пластины тяжелой ногой, может быть, потыкать палкой. Как делали в детстве. Это ж лед, как с ним не поиграться...
- Поигрался? - спросил себя вслух, ворочаясь и осторожно усаживаясь на твердый примороженный песок.
Нажимая, ощупал плечо. То заныло в ответ, но не стрельнуло, уже хорошо. А вот все остальное - совсем плохо. Будний день, непогода, сыплет сверху из низких стремительных туч то ли туман, то ли снег с дождем, не поймешь. Вроде не капает, но кожу сечет, словно в лицо бросают горстями мелкую соль. И одежда уже мокрая почти насквозь. А еще - нога.
С ногой было нехорошо и больше всего Мишку бесило (так он решил состояние свое называть, чтобы не думать - пугало), что не понять - сломана или просто так сильно подвернул. Если подвернул, то и фиг с ним, боль можно вытерпеть, даже сильную. А вот если шкандыбал на сломанной ноге от дальней тропинки к лестнице, потом лез наверх, и бонусом - сверзился с высоты метра три, не меньше, то паршиво потом будет эту ногу собирать.
Он представил себе кости, болтающиеся внутри кожаного мешка, под штаниной, сглотнул и попытался мысли дурные прогнать. Но они никак не уходили, и нужно было срочно. Срочно начинать что-то делать, чтоб отвлечься, ну, и не замерзнуть напрочь. Хорошо, наверное, там, в сибирях всяких, лежишь в сугробе, засыпаешь, становится тепло, и просыпаться в жизнь неохота. А тут...