Любимая Линор

Любимая Линор

Пускай вершат над ней обряд – поют за упокой! –

О самой царственной скорбят – о юности такой –

Вдвойне умершей гимн творят – умершей молодой.

© Эдгар Аллан По  

***

Ото сна я пробудился не в самом лучшем расположении духа. Сему поспособствовала скорбная меланхолия, что неизменно затуманивала мой разум, стоило только вечерним сумеркам опуститься на город. С недавних пор в привычку мою вошло полуночное чтение, которое отвлекало от горестных помыслов и отяжеляло веки, предрасполагая артачившуюся душу к постели. 

Открыв стрельчатое окно, дабы выветрить затхлый дух из спальни, я с удивлением обнаружил отблески солнечных лучей, что весело переливались жидким золотом в кадушки у прачки. Услышав звук отворившейся створы, миссис Ричардсон с трудом разогнула спину, скованную артритом, дабы поприветствовать меня в новом дне. Я вежливо кивнул в ответ, укрывая ладонью глаза от бестактно ворвавшегося в мою обитель утреннего зарева. Как бы я ни пытался, но так и не смог припомнить, когда мне еще выпадала возможность проснуться под столь чистым небом и столь изнеженном тепле. 

Неизменная мгла густого тумана и запах горящих углей, что были вечными спутниками каждого лондонца рассеялись, милостиво давая покой воспаленным легким. На удивление я понял, сколь сильную неприязнь питаю к столице, хотя прожил здесь всю свою жизнь. Смрад, что доносился с берегов извилистой реки, обволакивал тело пакостным налетом, угольное крошево набивалось в поры, просачиваясь в организм, незримо его убивая, а от постоянной влажности плесень пятнала стены дома, оказывая пособничество черной пыли в страшных ее деяниях. 

От раздумий меня отвлек настойчивый стук в парадную дверь, гулким эхом разносившийся по опустелым коридорам особняка. Пришлось незамедлительно одеться подобающим образом, проклиная на чем свет стоит столь раннего гостя. Запахнув полы шелкового халата и обув на остылые ноги домашние туфли, я поспешил вниз, встретить нежданного визитера, как того требует воспитание джентльмена. Как только ступня моя коснулась последней ступени, в нос ударил терпкий аромат ванили и едва различимый запах мёда, оседающий на языке сладковатым привкусом. В гостиной, вальяжно устроившись в глубоком кресле, курил трубку Артур Кавендиш, добрый мой друг еще со времен студенческого братства. Он поднял руку вверх в приветственном жесте, заприметив мою персону в дверном проеме, едва не обронив тяжелую пенковую трубку на начищенный до блеска паркет. 

- Ты столь угрюм в сей прекрасный день, что сомнения по поводу радости от моего визита развеялись столь быстро, точно гонимые прибрежными муссонами, - сказал он, стряхивая белесый пепел в камин. 

Говаривал он так часто и в речах своих злобы не держал. Для меня стало своеобразным ритуалом отвечать на его ворчание еще большим пессимизмом, более напускным для пущей реакции товарища, нежели реальным состоянием моей души. Но в это утро все было иначе... 

- Побойся Господа, Артур! Не успели колокола собора святого Павла отзонить молебню, а ты уже, как мне видится, успел приложиться к шотландскому скотчу моего покойного отца.  

- Ну что же ты, дорогой друг, на меня напраслину возводишь? - стушевался было под моим холодным взглядом Артур, но тот час же налил из графина новую порцию, решив, что сегодня с него покорного смирения предостаточно. - Я пью во имя его, каждым глотком наполняя грешную душу мою помыслами о вечном. 

- Так помыслы эти не в святых молитвах тебя посетили, а с алкогольными парами пришли, - тяжело выдохнул я, смирясь с провальной своей попыткой воззвать к совести сего одиозного джентльмена. 

Кавендиш лишь ухмыльнулся себе в усы, явно давая понять, что мои праведные речи потерпели полное фиаско. Я окинул взором раннего гостя, глазами выискивая подсказки, которые бы помогли познать суть столь неожиданного визита. Предположение о конной прогулке отпало сразу, так как наряд Артура, состоящий из белых брюк, в тон к ним хлопковой сорочки и серого саржевого жилета, никак не способствовал скачкам по вестминстерским вересковым полям. С ответом на сию загадку мой друг решил не томить. Он подошел к портрету моей покойной матушки, занимающим достойное место над каминной полкой, пристально вгляделся в ее лик глазами, цвета морской пучины во время надвигающегося шторма, и вынес вердикт:

- Нет, не такие грубые черты лица были у леди де Вир. Нет-нет, друг мой: леди де Вир славилась своей грациозной статью, женственным подбородком и высокими скулами, - подытожил он, оставляя меня в легкой степени раздраженности его бестактным поведением. - Она говорила с тобой? 

- Да, и весьма часто, скажу я тебя. Маменьку мою замолчать не заставила даже смерть, - промолвил я и тот час же отпрянул от портрета в благоговейном ужасе. Лицо родительницы приобрело хмурый вид: густые брови сдвинулись к переносице, образуя глубокую морщину на белом лбу, краешки губ слегка дрогнули, опустившись в немом укоре к низу. 

- Следует заметить, что слова твои пришлись досточтимой госпоже не по нраву. - Артур испил из хрустального бокала нарочито громко, давая понять, что излишняя вольность в моих речах может привести к непоправимым последствиям. На самом деле, только благодаря почившей матушке я открыл в себе талант художника, так что слова мои были сказаны для поднятия морального духа, помыслов же таких я не допускал. 

Помнится мне, как первый раз были взяты в дрожащие руки кисти. В тот день небосвод заволокло черной пеленой, словно само небо облачилось в траур по моей покойной Линор. Белесые всполохи озаряли темную комнату, являя на суд божий скрытое во мраке ночи. Причудливые силуэты плясали при каждой новой вспышке на ковре, с ее убыванием превращаясь в безликое скопище теней. Матушкины холсты на блаженные мгновения отвлекали меня от безудержной печали, что неотступно следовала за мной куда бы ни держал пути.