Любимая учительница

1

- Татьяна Викторовна, задержитесь, пожалуйста! 
Голос проректора тормозит меня уже на выходе из актового зала, где  только что завершился большой педсовет университета. 
Лена, преподаватель кафедры философии, моя коллега и подруга, посмотрела сочувственно, подмигнула, дескать, держись. 
Ага, держусь…
Березинский дожидается, пока все выйдут, спускается со сцены, подходит, несколько интимно прихватив меня за локоток. 
Вот не люблю я этого! 
И проректора тоже не люблю. Липкий, масляный какой-то. С начала года учебного все посматривает на меня, ходит кругами, как акула, кровь почуявшая, но еще не решающаяся напасть. Сначала прикусит, чтоб  самой одуреть сильнее и страх потерять. 
Ни минуты бы с ним не разговаривала, но начальство же. Надо по крайней мере выслушать. 
-Татьяна Викторовна, вопрос по Алиеву… 
О! Началось! 
-Виталий Геннадьевич, если вы о его успеваемости, то ничего добавить дополнительно к тем словам, что услышали от меня его родители, не могу. Я не буду ставить зачет просто так. 
-Не просто так, Татьяна… 
Опять за локоть схватил! Да что же это? 
Я резко высвобождаюсь, выхожу из зала, твердо намереваясь закончить разговор, но проректор догоняет. 
-Татьяна Викторовна! 
Ну все! С меня хватит! 
Я разворачиваюсь к нему, уклоняясь от очередной попытки сокращения дистанции, и припечатываю, негромко, но отчетливо, и, как надеюсь, доходчиво:
-Я прекрасно понимаю все эти ваши "не просто так", и ничего общего с ними иметь не желаю! И с семьей Алиевых тоже! Либо он сдает мой предмет , как положено, либо я ставлю ему незачет. А уж как вы дальше будете с ним взаимодействовать, мне все равно. Я очень рада, что литература у них закончилась, и больше я у него ничего вести не буду. А теперь, извините, у меня перерыв заканчивается, а мне надо успеть до второго корпуса дойти. 
Я разворачиваюсь и, пока проректор не придумал еще повода меня задержать, быстро иду по уже опустевшему к вечеру  коридору университета.
Разговор этот неприятный я сразу выкидываю из головы, настраиваясь на работу. У меня еще две вечерних пары на физкультурном, у выпускников. И это будет напряженно. Надо собрать все душевные силы, потому что с некоторых пор вести занятия у них мне крайне тяжело. И совсем не литература тому причиной. 
Поглощенная внутренней душевной настройкой, я не особо отслеживаю ситуацию, и очень, очень зря! 
Потому что, когда внезапно открывается дверь химической лаборантской, я успеваю только вздрогнуть и открыть рот. 
На губы мне сразу же падает здоровенная жесткая пятерня, другая такая же лопата обхватывает талию, и следующий судорожный вдох я делаю уже в полутьме лаборантской. 
Видно  плохо, но, собственно, и разглядывать-то нечего. Тяжелый выдох в шею, ощущения жёсткого жилистого тела за спиной, разбитые лапы дзюдоиста. Глеб. 

Шевельнувшаяся, до этого совершенно неразличимая во тьме, мощная медвежья фигура борца-супертяжа, обманчиво медленно двинувшаяся  от окна, жадный отблеск темных горячих глаз. Давид. 
- И че это такое, бляха муха, происходит, а, Татьяна Викторовна? 
Голос Давида, обычно низкий и гулкий, сейчас звучит тихо и страшно, заставляя и так громко стучащее сердце заходиться в оглушительно частом биении. 
- Ага… - Глеб тоже шепчет, хрипло, интимно, ладонь его на талии сжимается сильнее, рывком притягивая меня к паху. И да, там уже тоже все очень жестко. - Юбки одеваем обтягивающие, с разрезами, бля… Каблуки… Прически делаем… А мы с Давой с утра все думаем, для кого же нарядилась Татьяна Викторовна, а? А теперь понятно, для кого… Конечно, проректор - фигура нажористая… 
- И давно? - Давид подходит еще ближе, полностью заслонив собой неверный свет фонарей из окна. 
Я мычу, мотаю головой, как бы намекая на то, что мне и слово можно дать, раз уж спрашивают, но жесткие пальцы  словно железные, а шея получает предупреждающий остро-возбуждающий укус. 
Тело тут же простреливает  удовольствием прямо от места, куда впиваются зубы Глеба, до кончиков пальцев на ногах, и я не могу сдержать крупную дрожь. Ее, конечно же, сразу замечают. 
Я стону сквозь сковывающие мой рот пальцы от еще одного укуса, теперь уже в плечо, все это время не отводя ошалелого взгляда от бешеных глаз Давида, что подходит  совсем близко и устраивает тяжеленные ладони на мою грудь. 
- Красивая блузка… - шепчет он, глядя, впрочем, не на грудь, а в лицо мне, гипнотизируя. Пальцы его жестко и умело массируют мягкую плоть прямо через ткань рубашки и кружево бюстгальтера. От этих движений голова кружится и путаются мысли, а то, что Глеб покрывает мягкими укусами мою шею и плечи, продолжая ритмично вдавливать в себя, потираясь своей твердостью о дрожащие от напряжения бедра, только добавляет градуса происходящему безумию. 
- Жаль будет рвать… - я  опять отчаянно мычу сквозь ладонь Глеба, в ужасе от мысли, что мне придется идти на занятия в рваной блузке, или отменять их уже, к чертовой матери, когда Давид, оставив мою грудь в покое, обеими ладонями одновременно двигает вверх, проводит по шее, выше,  и, зафиксировав подбородок, чтоб не отвела глаз, жестко прихватывает за волосы, уложенные в аккуратную шишку на затылке, тянет вниз, тем самым открывая губам Глеба дополнительный плацдарм. 
Глеб к тому времени уже освободил мой рот, но сказать я ничего не успеваю. Давид наклоняется и накрывает мои губы поцелуем, глубоким и долгим, после которого дыхание восстанавливается далеко не сразу, а ноги окончательно перестают держать. Впрочем, это вряд ли кто-то замечает. Упасть мне все равно не дают. 
В голове плывет так, будто начались провалы в какое-то другое измерение, где время растягивается до бесконечности, а мозг этого не фиксирует. 
Потому что я не понимаю, куда пропало то время, когда меня раздевали. Раз - и я уже без блузки, и лифчик болтается на талии, а Давид легко подхватывает под бедра, которые (сюрприз!) уже не скованы узкой юбкой, потому что она тоже на талии. 
- Чулки? - голос Давы похож на рычание медведя, - сука, точно не просто так! 
Я цепляюсь за широченные плечи Давида, пытаясь найти хоть какую-то опору, а Глеб, прижимаясь ко мне со спины еще теснее и проводя грубыми ладонями по широко раскинутым бедрам, обнимающим талию его приятеля, и нащупывая широкую резинку чулков, шепчет по-змеиному страшно:
- Ты ответишь за это, Татьяна Викторовна… 
Жестко впивается в мой рот  твердыми губами, ловя невольный крик  от резкого проникновения, и я, зажатая между их горячими телами, одновременно плачущая от боли и звенящая от возбуждения, понимаю, что да, отвечу. И еще не раз отвечу. 
Я дурею от глубоких размашистых толчков, хриплого рычания одного  и накладывающегося на него многообещающего шепота другого, забываясь в бешеном удовольствии буквально через две минуты и утаскивая за собой стискивающего бедра до синяков в момент оргазма Давида. Оргазма, которым мне не дают в полной мере насладиться, потому что Глеб дергает к себе, даже не разворачивая, просто одним слитным движением ставя так, как ему надо, и врываясь в глубь моего все еще дрожащего от отголосков невозможного удовольствия тела, и привычно держа меня за горло, чтоб контролировать каждый вдох. Давид, пытаясь отдышаться, все так же прижимается, не убирая руки с талии, придерживая и даже слегка насаживая на Глеба, не отпускает мой плывущий взгляд, жадно ловя в нем зарождение нового взрыва, и, когда я, изнемогая от невозможности больше сдерживаться, изгибаюсь так, что еще немного, и в талии переломилась бы, он смотрит на Глеба, и тот, повинуясь сигналу, резко поднимает меня к себе, все так же сдавливая горло, отчего голова совсем отключается, и на глаза падает красно-дымчатое марево. Я раскрываю губы в крике, который тут же выпивает приникший ко мне Давид, не выпуская до тех пор, пока не утихают наши последние слитные, на троих, волны удовольствия. 
Потом я еще стою какое-то время, зажатая между ними, понимая, что, стоит ступить на пол, и упаду сразу же, а мужчины лениво и удовлетворенно ласкают шею, плечи, грудь губами, облизывают мокрые щеки и виски. 
Я все еще в трансе от произошедшего, но парни приходят в себя быстрее, в четыре руки споро вытирая влажными салфетками следы своих бесчинств, натягивая обратно на бедра юбку, застегивая лифчик и чудом сохранившую все пуговицы блузку. 
К этому времени я прихожу в себя настолько, чтоб, нахмурившись, вывернуться из их лап и дрожащими пальцами попытаться вернуть развороченной прическе строгость и аккуратность. 
- Ну прости, Татьян Викторовна, - немного смущенно басит Давид, как всегда, мягкий и добродушный после секса, утративший весь свой бешеный напор. Теперь его можно ложкой на масло мазать, такой податливый. Медведище. - Просто, как с утра тебя увидели, в этой юбке, так весь день насмарку, бля. 
- Ага, - вздыхает Глеб, без боязни лапая меня к себе и шумно дыша в шею. Он тоже утихомирен, хотя таких разительных перемен, как с его приятелем, не происходит. Всегда на взводе, как жесткая пружина. И не дай бог, в вашу сторону развернет ее. - Ну ты сама хороша. Да еще и с этим придурком обжималась, прям еле выдержали. 
- Да, кстати, а какого хера? - Давид, вспомнив о сцене, которую они, заразы, оказывается, подсмотрели, поднимает голову, за мгновение превращаясь из ручного мишки в неуправляемое животное. 
- Отстаньте, - отхожу на безопасное расстояние, бурчу  невнятно, потому что рот занят шпильками, мысли еще основательно не в голове, а мне работать, и вообще… - по рабочим вопросам общались, вас не касается… 
- Ошибаешься, Татьян Викторовна, - Глеб делает шаг ко мне, но я начеку, и отпрыгиваю к двери, - он тебя за руки хватал, мы видели. И смотрел. 
- Да на меня много кто смотрит, - я немного прихожу в себя, уложив волосы и приведя одежду в надлежащий вид, и перехожу в наступление, - и что теперь? Вы что устроили сейчас? У меня еще пары! 
- Да мы в курсе, - усмехается Давид, остывая, застегивая рубашку на широченной груди. 
Я на какое-то время подвисаю, разглядывая, как медленно он это делает… Стриптиз наоборот. Почему-то возбуждает еще больше. 
Но затем прихожу в себя. 
Соберись, тряпка! Ты - преподаватель! Филолог! 
Мерзкий внутренний голос не вовремя просыпается, чтоб язвительно хихикнуть, но я его мысленно затыкаю кулаком. Нет уж. Надо настроиться. 
- Потом поговорим, выходите первые, - командую я, получая хотя бы небольшое моральное удовлетворение после произошедшего, и они выходят. 
Правда, перед этим не забыв по-очереди поцеловать меня так жарко, что ноги опять дрожат и норовят подогнуться. 
Но я не подаю вида, только незаметно морщусь, когда слышу их удаляющийся в темноте коридора разговор:
- Бля, ну теперь хоть сидеть можно будет две пары, а то вообще пиздец был… - это Глеб. 
- А этого козла еще разъясним, - это Давид. 
Я обессиленно прижимаюсь к стене лаборантской, давая себе минуту слабости. Больше нельзя. Надо собраться, привести мысли в порядок и идти работать. 
Я преподаватель, у меня отличное место работы и карьера в перспективе. 
Я молода, красива, активна. 
Голоса моих любовников удаляются все дальше, и я знаю, куда они идут. На занятия по русской литературе, которые веду у них я. 
И как я так попала?