Любка

*1*

    Май 1973 года выдался не таким уж холодным для севера. Большой грузовик сильно трясло на не ровной грунтовой  дороге,   и от страха   Любка прижималась к брату всё сильнее.  Отец поднял их  на борт, и, когда погрузили все вещи и мебель, какая была в их комнатке в рабочем бараке, запрыгнул сам.  Любке почти четыре, Лёшке – восемь, поэтому они едут в кузове машины. В кабине с водителем – мама с младшими: месячной Таней и полуторагодовалой Наташей.  Они уезжали в какой-то другой район города, а ей казалось, что в другую страну. Её пугала неизвестность. Она знала, что живёт в Низовье, так в простонародье назывался район города, и никаких других мест Любка к своим четырём годам не знала. В Низовье жили они, обе их бабушки, к которым Любка могла бегать самостоятельно. В  этом же районе, у реки был детский сад, в который Любка ходила. И магазин тоже был неподалёку, и назывался он просто «Двенадцатый». Там, в их старом доме оставалась целая жизнь: добрые тётеньки - соседки, которые всегда угощали сладким, а вокруг дома были  заросли   малины  и черёмухи, и  было очень обидно, что скоро лето  и вся эта вкуснятина созреет и только ей, Любке, уже не придётся  отведать  сладких,  вкусных ягод. Там же оставалась подружка Машка Чулкова из соседнего дома. Взрослые называли Машку  «глухонемой». Машка была чуть старше, выше Любки ростом и всегда  только «мычала», но им удавалось как-то понимать друг друга. Прошлым летом Любка чуть не погибла, стараясь достать из выгребной ямы, что рядом с домом, куклу Машки, которая каким –то образом оказалась в помоях. Машка орала как выпь, таща Любку к «помойке» и тыча рукой на плавающую в вонючей  жидкости  игрушку. Перегнувшись  через деревянный бортик, и, сильно подавшись вперёд, Любка понимала, что ноги её оторвались от мостков и она  вот –вот упадёт в эту страшную   жижу. Но кто –то схватил её сзади за пояс и резко отбросил на землю. Было больно, она заплакала, а он только зло проворчал: «Дура, что ли?! Жить надоело? Иди на колонку, мойся». Это был Лёшка. Она всегда его боялась. Боялась  больше родителей. Он мог пнуть, толкнуть, дать «щелбан» в лоб, и она всегда тихо плакала от боли, но, при этом,  знала, что он её защитит, когда будет нужно. Два года назад её устроили  в детский сад. Каждое утро он вёл её туда, крепко держа за руку, так быстро, что Любке приходилось подбегать.  Она искала его глазами на прогулке в садике, и он казался ей самым старшим из ребят, потому что они крутились вокруг него, как будто ожидая каких-то команд. В один из дней на тихом часу Любка поддалась общему баловству, что нашло на их группу, и вместе с другими ребятами устроила беготню и кидание подушек. До такого, что пух с перьями летали по всей спальне. Прибежавшие воспитатели стали кричать и кого за руку, а кого и за ухо выводили в коридор, выстраивая к шкафчикам, потому что углов на всех зачинщиков  беспорядков не хватило. Любка плакала вместе со всеми и очень боялась, что маме расскажут и ей  попадёт так, что не позавидуешь. Но  из садика её тоже забирал брат.  И сейчас она понимает, что он тогда ничего не рассказал дома. Только одно не могло её сейчас не радовать. Она слышала, как мама говорила отцу, что «…в садик Любку  возить далеко  будет, поэтому до школы пусть сидит дома, большая уже, за малыми хоть присмотрит …». А Лёшка кричал: «Не пойду я в другую школу! В свою ходить буду. Я знаю дорогу! Ну и что, что далеко! Не пойду сказал…».

     Разговора о старших Лене и Коле не было вообще. Они в старом  доме бывали редко, потому что места было  катастрофически мало.  В основном, старшие жили у бабушек. Лена – у бабушки Клавы, а Колька – у бабы Мани. Любка больше любила бабу Маню. Она хоть и была большой и громкоговорящей, но была добрее, и чаще угощала чем-нибудь вкусным, например, пирожками с картошкой и маленькими сухими рыбками, которые можно было жевать прямо с костями.  Баба Маня целыми зимами жила в рыбацком доме на морском побережье и ловила навагу, которой потом питалась сама с дочерью,  да и снохе с её новым  «мужиком» и  внучатами перепадало. Она не делила их на своих и «чужих» и поэтому, когда Лёшка приводил маленькую Любашку, всегда угощала её пирожками. Девочка была очень худенькой и бледной в отличие от её родных внучат: Ленки, Кольки и Лёшки. Все трое были крепкими и похожими на её сына Пашу, который в начале шестьдесят пятого после шумной ссоры со снохой (Маня  же в ссоры молодых не встревала), вышел в сени и больше не вернулся.  Думали: вышел покурить, и  все  уже заснули, а через несколько минут из сеней раздался душераздирающий крик снохи Люси, и  Маня поняла, что сын сотворил страшное. Сноха осталась с тремя ребятишками на руках. Лёшке было всего два месяца, поэтому баба Маня жалела Люсю и всячески помогала. Забирала  себе ребят на ночёвки, потому что Люсе дали всего лишь одну комнату в бараке.  Поэтому, когда Люся стала жить с каким –то «хохлом», как судачили соседки,  она, напротив, обрадовалась, что снохе станет полегче поднимать детей.

        Дом у бабы Мани  был  большой. В нём не было особого порядка, но в нём было много места. Когда Любка приходила к бабушке, она залезала на тёплую печку и задёргивала  занавесочку. Так ей казалось, что она в каком –то своём мире, где никто не мешает просто лежать и мечтать, ведь дома Любке вместе с Лёшкой приходилось спать на полу и скрыться от всех было невозможно. А в огороде у дома бабы Мани чего только не росло: овощи на грядках и много разных ягодных кустов. А Любка больше всего на свете любила ягоды! Разные: клубнику, малину, смородину. Черёмуху обожала до полного онемения рта, а по осени могла легко улепётывать рябину. Все ребята морщились, плевались ею, а она нет.  Любовь к ягодам останется с нею на всю жизнь. А тогда она просто не понимала, что вся эта дикорастущая вкуснятина заменяла ей недостающие  сладости, да и просто, помогала насытиться, а есть Любка хотела всегда.