Любовь, и мыльные пузыри

Любовь, и мыльные пузыри

Уходит время под звездою млечной.
Стихает ветер, листья оборвав.
Что мы расстались, ты права, конечно.
Что я тоскую, в этом я не прав.

Юрий Гатин

Странно получилось: нелогично, спонтанно, но Катеньке понравилось сладкое, щекочущее внутри и снаружи ощущение эйфории, головокружение, состояние перевёрнутой, плавно качающей невесомости, медленное вращение всего вокруг, и чего-то ещё, очень приятное, чего невозможно описать словами.

Девушка вовсе не хотела так близко знакомиться с Антоном Ильичом.

Просто его руки…

Нечаянное прикосновение оказалось удивительно приятным, настолько, что девушка зависла, начала растворяться в пространстве и времени, как таблетка шипучего аспирина в стакане воды, едва не задохнулась от трепетного безумия, после чего стремительно сорвалась в бездну безудержного наслаждения.

Тот поцелуй, поначалу с сухой горячей дрожью, потом влажный, вызывающий удивительно приятную оторопь и пульсирующие волны блаженства, разбудил нечто незнакомое, но восхитительно приятное на вкус.

Да, точно – нежные руки…

Она и прежде целовалась. Из любопытства. Хотела испытать себя, понять, насколько это приятно, или страшно.

Однажды упражнялась в искусстве сплетаться губами и языками по настоятельной просьбе влюблённого не в неё друга детства, который боялся сделать на первом свидании что-то не так.

А на выпускном вечере в школе настроение было настолько феерическим, приподнятым, что Катя целовалась со всеми одноклассниками подряд.

Бывали поцелуи просто так, чтобы интересно провести время, чтобы проверить, нужно ли ей это.

Такого как с Антоном Ильичом никогда не было. Катенька просто испарилась, ощутив вкус губ взрослого мужчины.

Он был значительно старше: мамин институтский товарищ.

Когда-то давно у них с мамой случился бурный, скоропостижный роман, который ничем не закончился, точнее, закончился ничем: мамину группу отправили на производственную практику, откуда она вернулась папиной женой с трепещущим под сердцем комочком, который позднее назвали Катенькой.

Молодость ненасытна, влюбчива. Кто знает, что именно подтолкнуло маму к поступку, навсегда изменившему линию судьбы.

Никто не виноват, что случилось именно так, а не иначе: взросление, любопытство, наивность, возможно глупость.

Антон Ильич не стал ревновать, выяснять отношения: принял изменение социального статуса любимой, как факт, превратившись из любимого в лучшего друга.

Он так и не женился, жил бобылём, подрабатывая в семействе Постниковых палочкой выручалочкой.

В этот раз Антон Ильич сам попал в затруднительное положение – оступился в темноте. Множественный перелом стопы осложнился внутренним воспалением по причине неудачной сборки осколков кости.

Лечь в клинику мамин друг отказался: всегда был упрямцем.

Как назло, маму послали в командировку, отказаться от которой не получилось.

Ухаживать за больным попросили Катеньку.

Она согласилась.

В её задачу входило покупать медикаменты, готовить, иногда прибираться: ничего особенного, если бы не лихорадка, вызванная осложнением.

Да, пришлось научиться делать уколы, измерять температуру, следить за приёмом лекарств.

С этого всё и началось: Катенька спонтанно, не задумываясь о последствиях, прикоснулась губами к коже на лбу больного, как обычно делала мама, чтобы не тратить время на измерение температуры.

Антон Ильич открыл глаза, нежно взял девушку за запястья, заглянул в глаза.

Лоб был прохладный. Лихорадка явно отступила.

– Спасительница моя, – удивительно приятным голосом прошептал он, целуя сухими губами её ладони, отчего Катеньке сделалось неловко и жарко, – как же ты похожа на маму. Такая же сладкая, такая же трогательно заботливая, такая же прекрасная. Можно… можно я тебя поцелую?

Измотанный недугом Антон Ильич выглядел беспомощным, трогательным, уязвимым. Отказывать больному не было повода: он же мамин друг, малюсенькой ещё на руках её нянчил.

Поцелуй оказался не формальной уступкой больному, а настоящим шоком: греховным, бесстыдным, безудержным, даже страстным.

Было ужасно стыдно, но безумно хотелось продолжения.

И руки, пальцы, удивительно приятные на ощупь пальцы…

Антон Ильич не делал ничего особенного: просто перебирал ими волосы, просто дотрагивался до шеи, потом дунул на закрытые глаза, отчего у Катеньки запламенели щёки, гулко ухало в висках, странным образом напряглись ставшие вдруг чувствительными соски.

Движение во рту его влажного языка отдавалось трепещущим наслаждением внизу живота, в каждой клеточке разбуженного непонятным влечением тела, которое трепетно радовалось непонятно чему.

Такого с ней никогда ещё не было.

Катеньку трясло, ломало, возносило ввысь, испытывая ощущение полёта. Это было похоже на действие шампанского, только гораздо сильнее и намного приятнее.

На секундочку девушка оторвалась от горячих губ Антона (странно теперь было бы называть его по имени с отчеством), внимательно всмотрелась в восторженные глаза серого-серого, глубиной с Вселенную, вымаливающие прощение за нелепую выходку глаза. Глаза удивлённого дерзкой смелостью старика, ожидающего вынесение смертного приговора, которого не последовало.

Думать, выстраивать логические цепочки, анализировать, предполагать, прогнозировать последствия, чем она вполне успешно на профессиональной основе занималась в офисе, не было желания, однако секунды отчуждения оказалось достаточно, чтобы протрезветь, прервать клокочущий избыточной энергией поток восторга, послать импульс, подключающий к источнику сознания, моментально выставившего блокировку.

Блеск в ликующих глазах Антона, всё-таки Ильича (ведь поцелуй – ещё не любовь, но уже мостик к довольно близким отношениям), эпицентр его неожиданного безумия, мерцающим сиянием высветил в душе Катеньки нужное направление: почему бы нет, что странного может быть в целомудренном поцелуе: разве он сделал неприятно, больно?