Любовь-морковь по-станичному

Любовь-морковь по-станичному

- Бабушка моя рассказывала, ещё до революции было это...

- До какой революции? До путча?

- Э, нет. Путч этот недавно был, а революция, это когда царя свергли.

- Да как же недавно? Я же тогда ещё и не родилась! - удивилась внучка и, безумно вытаращив глаза уставилась на бабушку.

А та сидит на крылечке в своём старом-престаром, как она говорит "вольтеровском", кресле, укутавшись в самовязаную шаль. 

Сама вязала, ещё когда руки спорые были. Да, шустрая была вязальщица, а сейчас даже ложка иногда из рук выпадает. Возраст. Не хочется бабушке признавать, что старость подходит, точнее уже подошла. И всё чаще и чаще вспоминаются истории, которые ей её бабка рассказывала. Также сидели они рядышком на завалинке, смотрели на закат и бабушка рассказывала:

"Была у меня подружка в детстве, Наташка. Эх, знатная гулёна! Языкатая да блудливая! Однако честь девичью берегла. Иначе ворота смолой вымажут, тогда одна дорога - в беглые. 

А жили они справно, бычок, коровка, телушка, лошаденка, да конь, да жеребята почти кажен год нарождались, да овечки в поле паслись, а кур, гусей и уток так и не считал никто. Хороший хутор был. Правда от станицы далековато, скучно было Наташке без подружек, хотя работы много, скучать особо некогда было.

И был у них работник, молодой вдовец бездетный. Хмурый и нелюдимый. Его жена в речке утопилась, аккурат на неделе по свадьбе. Говорят, она его не порадовала калиной на свадьбе, вот и утопилась. Сама, не сама, а может и помог кто. Это никому неведомо. Вот и ушел он со станицы в батраки, от людских глаз подальше.

Наташка всегда в станицу приходила гулять. Её работник провожал и туда и обратно, да и на гулянке глаз с неё не спускал. И вот как Наташка начнёт словами куролесить, да глазками стрелять куда непопадя, он так зырк, на неё глазами, она так и замирает. Говорила Наташка, что он ведьмак, глаз у него дурной, а мне казалось, что даже хорошо, что она его боится. А то страх подумать, до чего бы дело дошло.

И вот как-то вечером зажгли мы костёр, уселись в кружок и давай всякиё небылицы рассказывать. Парни смеются, девчата повизгивают то от страха, то от смущения, когда кто-то на неприличие намекнёт. И вдруг что-то меня как по спине ударило. А оглядываться страшно. Еле-еле себя пересилила и так осторожненько повернула голову туда, в темноту. И вижу, это работник Наташкин уставился на меня, глазом прямо так и сверлит. А смотрит нежно-нежно. Никогда не видела, чтобы он так смотрел. И глаза не опускает, не отводит, прямо как манит куда-то. И я на него смотрю, глаз отвести не могу. И показалось мне, что вот помани он только, на край света за ним побегу.

"Ведьмак!" - пронеслось в голове, а сердце говорит: "нет, он не такой..."

И с тех пор только и мысли у меня, как про этого работника. 

Мамка заметила, что я какая-то шальная хожу, допыталась и в сарай заперла, чтобы дурь из головы выбросила. Видно ли дело, чтобы станичница с батраком зналась. А я только глаза закрою, только его и вижу.

Вернулся батя с походу. Мамка ему и рассказала всё. Выпорол батя меня, чтобы неповадно было с голью якшаться, да поехал в хутор, чтобы вразумить работника.

А тот отпираться не стал. Молча стерпел, как мой батька его батогом охаживал, а потом и говорит: "Отдайте за меня Любашу. Счастье ей будет со мной". Батя так и ошалел. Подумал, что у нас уже всё с ним слажено. А у нас и было то, что тот взгляд у костра. Даже словечком никогда не перемолвились.

Прибежала потом Наташка, слёзы льёт, говорит, что работник уезжать собрался. Сел на лошадь и подался в степи. А я и думать не стала. Каравай хлеба со стола схватила, в рушник завернула и бегом за ним, туда, куда Наташка показала. И ведь догнала! Он у реки остановился коня напоить, а тут и я выскакиваю из камыша, встрёпаная, разгоряченная, сердце прямо выпрыгивет.

Он глаза поднял, а я ему хлеб в рушнике протягиваю. Он взял, рушник развернул, каравай пополам разломил и половину мне отдаёт. Заплакала я от счастья. Понял он. Принял меня. 

Уселась я позади него на коня и уехали мы далеко-далеко. Дом построили, детишек народили. А вот родню никогда больше не видели. Не приняли они нас."

- Рассказала мне бабушка эту историю, а я вот тебе рассказываю, чтобы ты запомнила, да своим внукам передала.

- Да разве это будет интересно моим внукам? - удивилась внучка и снова вытаращила глаза на бабушку.

- Будет. Каждый человек должен знать свои корни, - тяжко вздохнула, - даже если они были однажды обрублены раз и навсегда.