Любовь нам всё прощает

Глава 1

«Я тебя не удержу! Слышишь? Не удержу… Не отпускай! Что ж ты делаешь? Нет! Нет! Нет!»

Звучит, конечно же, по-скотски, но обещание я реализовал, и да – не удержал. Какой у него безумный взгляд, словно человек глаза теряет – они выпучиваются, как будто из орбит выскакивают, от заоблачной температуры их объем стремительно расширяется, и ясно голубые желатиновые шары норовят покинуть на хрен слишком тесные глазницы; а рот – безобразная рваная черная дыра с безмолвным адским криком «А-а-а!», торчащие, как палки рваного штакетника, отбеленные ровные острые зубы, высунутый до подбородка ярко-алый рыхлый язык – он словно шепчет мне сейчас проклятия:

«Ты виноват! Виноват! Только ты, Сережа! Слышишь? Это же… Что ты за человек такой! Я выиграл, сволочь, а ты вот проиграл! Она со мной… Отвали на хрен!».

Он ведь толкает меня? Точно, твою мать! Толкает и, раскинув в стороны руки, по-тараканьи дергая ногами, на асфальтовое дно стремительно летит. Моргает, подмигивает, кокетничает сука, заигрывает, к себе зовет, на пир кровавый приглашает – нет-нет, безумный бред или мне просто показалось! Закрой глаза, закрой их, я тебя прошу… Удар, шлепок, кровавое пятно – истошный крик ползающей передо мной зареванной девицы, скрипящей мерзкими словами:

«Ненавижу тебя! Убийца! Иди к черту, чокнутый самодур! Тряпка! — Ты чего, Кать? Не понимаю! Я думал, что ты серьезно. Ведь говорила, что устала, хотела отдохнуть, сменить обстановку и формат наших отношений. Неправильно, что ли, твои знаки прочел? Ты разве… — Больной придурок! Какие знаки, идиот? Никогда тебя не любила, ты омерзительное чмо. Тебя сейчас только это интересует? Бессердечное дерьмо! Тебе вообще лечиться надо… Думаешь, все позволено, потому что ты Смирнов! Ты молодая вошь и гнида на теле своего великого отца! Вундеркинд? Задрот и конченый ботаник – вот ты кто! — Кать? — Сдохни, мразь! Отойди от меня. Господи! Ну кто-нибудь вызовите скорую? Я вас заклинаю! Уйди от меня, кому сказала! НЕ-НА-ВИ-ЖУ!»…

Резко, словно от толчка в макушку, просыпаюсь и пытаюсь осознанно смотреть вперед и прямо – на белоснежный потолок. Какое-то темное расползающееся пятно по центру – паук, муха, клоп или черный жук? Что за жирная точка? Грязь, плесень или нашествие первородной тьмы?

— М-м-м, – Элизабет стонет и щедро потчует мой рот густыми ярко медными волосами.

— У! – пытаюсь снять ее с себя – нет, что-то я не в силах, ни хрена не получается. – Лиз, слезь с меня, пожалуйста, тяжело дышать…

Голова раскалывается, а мозг бездонной пустотой играет и оглушительным набатом звучат его последние слова:

«Ты проиграл! Ты проиграл! Ты проиграл... Серый, просто отпусти меня!».

— Сережа? – сонно спрашивает. – Что-то случилось? Тебе плохо? Что-то беспокоит? М?

— Нет, ничего, – отворачиваю от нее голову и, прищурившись, рассматриваю зашторенное красной тряпкой огромное окно. – Мне хорошо. Ты ведь со мной, значит, все отлично, – знаю, что звучит до пошлости неубедительно, но так и есть – нормально и легко, по крайней мере, спокойно и ах как нестроптиво – просто феерично. – Спи, сладенькая булочка! Тихонько полежи еще.

Трогаю ее упругий задний мячик, а Лиза выгибает спинку и мурлычет:

— Мр-р-р, который час, sweetie*?

— Очень рано, – вздыхаю и закрываю глаза – надеюсь на «еще чуть-чуть поспать». – Думаю, часов пять или шесть утра…

«На слабо, умник? — Не думаю, не стоит и, если честно, не хочу и абсолютно в этом не заинтересован! — Вот как! Сдрейфил значит – так и есть! Ты ведь высоты боишься, папенькин сынок? Ага? Я прав? Твою мать! Просто обоссаться от смеха! Сосунок забитый! Фобии, фобии, фобии! Кто бы мог подумать, Серго? Ты же вроде как… — Закрой пасть! Не раздражай меня! Чего прицепился? — Выясним отношения? По-мужски! Если ты мужик, конечно, а не дрессированный слюнтяй Максима. Диссертация – мамка пилит, заумные книженции, стипендии, стипендии, медальки, и на закусочку – вот эта голубая форма, словно у ган… — У тебя проблемы? Дальтонизм? Чего ты хочешь? — Всего одно фото, Серый, и при ней! При Катьке! Сначала ты, а потом я! Пусть девушка достойного спокойно выберет! — Ты выпил, что ли? Не пойму! — Вроде нет! По окончании отпразднуем победу и нашу будущую совместную жизнь без тебя, кретин. Давай! — Не интересует! Это детская глупость, а мы давно не дети! — А ну да, ну да! Лихо завернул! Спетлял и радуешься? «Мы» ведь академий не кончали! Ты, правда, акрофоб, что ли? Охренеть! — Да! У тебя в связи с моим заскоком есть личные проблемы? Боишься заразиться? — Такое не прилипнет! А она моя! Ты проиграл! Смотри, как я умею! — Я сдаюсь! Слезай, слышишь? Хватит! Перестань!».

А-а-а-а! Как давно я не видел эту пеструю картинку. Десять лет прошло, а словно только вот вчера случилось. Десять беспокойных лет – плешивому псу под хвост. Сухой остаток – адская головная боль, тошнота, словно при контузии головного мозга, сухость во рту и огромный, не помещающийся в глотке, неживой чужой язык.

— Лиз…

— Му-а? – скулит.

— Может быть, немножко порезвимся, а? Помочь не хочешь? – запускаю руку под одеяло, трогаю ее вздрагивающий живот, уверенно шагаю пальцами вниз, нащупав холмик, опускаю ладонь и с усилием сжимаю розовую мякоть. – М-м-м-м, хочу тебя, – переворачиваюсь на бок, меняю быстро руку, движения не прекращаю, освободившейся конечностью притягиваю женскую макушку к основанию своей шеи и с хрипом в голосе шепчу. – Прости, что сонную беру. Детка, раздвинь немного ножки. Вот так!