Магисса в разводе

Пролог

Портовой квартал гудел от обилия голосов. То и дело перекликались матросы, прибывшего ранним утром галеона «Милость императора». Чуть поодаль, там где заканчивались каменные колонны мраморного причала, и начиналась вторая, так называемая грязная часть порта, зычно и слаженно напевая, выгружали нехитрый ночной улов рыбаки со старой, покрывшейся илом и тиной от постоянного соприкосновения с солёной водой шхуны дядюшки Зота.

Этот нестарый, но уже и не молодой мужчина неспешно прохаживался по причалу, тяжело опираясь на правую ногу. Ведь левая была чуть короче и слабее.

Сказывалась давняя травма, полученная им ещё в те годы, когда он отбывал каторгу в Медных горах, за бунт против тогдашнего Императора.

Старина Зот, несмотря на увечье имел тело крепкое и жилистое, не по-стариковски сильное. Каждое утро, ещё до рассвета он привычно просыпался со вторым ударом колокола*, доставал свою неизменную стальную бритву и до гладкости выскабливал свой подбородок, за что его собственно и прозвали Зот. Что на языке нинийцев означало «яйцо».

После он набивал душистым киренийским табаком свою старенькую трубку и не спешно выкуривал, пока его дородная супруга с лёгкостью порхала на маленькой кухне жаря привычную яичницу с вяленой курятиной и варила крепкий, чёрный как дёготь, утренний кофе.

С третьим ударом колокола дядюшка Зот ловко обходя прибрежные мели выводил свою старенькую шхуну в Зелёную бухту.

До самого восхода он и его команда, то и дело забрасывали сети-донки, вытягивая блестящих колючих скатов, мелких морских окуней, угрей и нельмов. Иногда в сети попадались сардины или треска, а иной и совсем уж чудной улов.

***

И вот сейчас дядюшка Зот наравне с молодыми рыбаками ловко выгружал мешки со свежей, пропахшей запахом тины, рыбой на каменистую гладь нищего причала.

В эту ночь богиня-Луна явно была не в духе, иначе как объяснить, что едва рыбацкая шхуна вышла в открытое море, небо заволокло тучами, тёмными и непроглядными, такими что хоть глаза выколи. На шхуне зажгли дополнительные магические фонари, их было всего два. Недешёвое это удовольствие.

Матросы на судне малость успокоились, но на этом неприятности не закончились.

Ветер до этого ласково трепавший бушприт, принялся яростно рвать паруса. Мачты нервно скрипели и стонали под его порывами.

Волны сердито били о борт. Царапали обшивку, раз за разом обрушивая свою ярость на старое дерево. Казалось само море бранится на людей. Рыба которая в огромном изобилии водилась у берегов Фелиции ушла из бухты.

До самого рассвета, когда первые лучи солнца забрезжили на горизонте, рассекая непроглядную тьму ночи удалые ребята под руководством дядюшки Зота бередили прибрежные воды сетями, успев сделать крюк от мыса Орла до горы Великанов. Но рыба будто растворилась и сегодня о богатом улове можно было только мечтать.

Несмотря на это им удалось заполнить несколько десятков мешков мелким, длинной с фалангу указательного пальца себелем. Ещё в сети каким-то чудом попали пара красных терпухов, одна неловкая селёдина и невесть как запутавшийся в сетях чёрный скат. Последний по поверьям был посыльным голубокожего Атланта, покровителя морей. Зот не имел желания спорить с командой и гневить божество, поэтому опасную рыбу, жалящую слабыми молниями, пришлось выпустить.

***

Во всём этом многообразии звуков портового квартала - криков, всплесков, гомона чаек и монотонного стука тяжёлых деревянных колёс, проезжающих мимо причала телег, карет и двуколок, особо выделялся равномерный отрывистый стук тяжёлого остроносого топора, которым дядюшка Бриан ловко и виртуозно разделывал очередного гигантского тунца. На этот раз для кухарки герры Свитстоун.

Бриану, капитану «Люсинды» повезло намного больше. Они выходили в море с закатом и успели хорошо набить трюм, перед тем как море начало волноваться.

И сейчас дядюшка Зот с ревнивой завистью оглядывал богатый улов выгружаемый с борта маленького юркого когга.

Удивили и четыре огромные рыбины, которых ранним утром, на дряхлую удочку и ржавый крючок с нацепленным на него кусочком сушёного кальмара поймал малец Шаки и как дотащил, этот вечно неумытый и худой до прозрачности мальчишка.

Дядюшка Зот, невесело хмыкнул. Не иначе боги благоволят мальцу. Какая бы ни была погода, а резвый тунец будто бы сам прыгал на старенькую удочку оставшуюся мальчишке от отца, бывалого рыбака и пирата.

Тут пространные мысли дядюшки Зота о бренности судьбы, вредности удачи и мечтах о поимке самого большого тунца весом таланов 10, а может даже и 20, прервали самым непостижимым образом.

Герри. Молоденькая. Пышнотелая и румяная герри, неловко подбирая кружевные оборки своего пышного розового платья, и брезгливо отряхивая то и дело прилипающую к подошве мягких домашних туфелек чешую двигалась прямо к ним.

Упорно, настойчиво, смущённо поджимая губы в ответ на сальные шуточки ребят, с ошарашенным видом оглядываясь по сторонам, она направлялась прямиком к дядюшке Зоту. А для его крепких и выносливых, словно старые просоленные штормами пеньковые канаты, нервов это оказалось неожиданным испытанием.

В дела высшего света он предпочитал не влазить. От греха подальше. И на шалости супруги, на её стальных девочек, он предпочитал просто закрывать глаза. Он простой рыбак.

Не вижу лишнего. Не слышу лишнего. Не говорю лишнего.

Три постулата, которые он уяснил ещё пятнадцать лет назад ещё будучи копателем в Медных горах.

Ещё там, осуждённый за жестокое убийство женщины дядюшка Зот ничуть не жалел об этом, жалел лишь, что не удавил гадину раньше, до того, как она заползла в его семья и разрушила жизнь - его и брата.

И сейчас его одолевало похожее чувство. Чуйка, если можно так сказать. Предчувствие, а к нему дядюшка Зот предпочитал прислушиваться, оглашенно вопило – прочь отсюда. Но Зот не был бы тем, кто он есть.

Крепись Голдар! - сказала бы его мудрёная жёнушка и хлопнула рюмочку её любимого яблочного эля.