Магия подходит не всем

Магия подходит не всем

      — Как странно…

      Именно такими словами мама привлекла наше с отцом внимание, когда мы сидели в теплый воскресный вечер и смотрели фильм. Я повернулся, чтобы узнать, что же отвлекло маму. Она смотрела в окно, за которым сидела сова с чем-то напоминающим конверт в клюве.

      Таким было моё знакомство с миром волшебства.

      Сначала сову игнорировали, но утром нашли письмо у порога дома. Конечно, все приняли это за шутку! Но вечером того же дня пришел гость. Это была полная невысокая женщина с потрепанными седыми волосами. Пухленькими пальчиками она активно пыталась спрятать свои белые пряди под шапочкой, которая, по словам мамы, вышла из моды лет сорок назад. Её звали Помона Стебль, и она мне всё рассказала; стала тем, кто стал моим проводником в этот мир.

      Любой ребёнок обрадовался бы! И я не исключение. Сначала это были несколько дней эйфории, потом страха. Я впервые уеду от родителей более, чем на пару недель. Переживала и мать с отцом, которые к этому относились очень скептически. Они не хотели меня отпускать.

      — Ему нужна школа, — уверяла мадам Стебел маму. — Не потому, что он родился волшебником. Рано или поздно его сила начнет проявляться. И он должен будет научиться её контролировать.

      И вот я уже в «Хогвартс-экспрессе», почесывая ушко бурого кота, смотрю в окно, любуюсь видами и наслаждаюсь поездкой. В купе открывает дверь старушка, предлагая что-то со странными названиями. Я не понимаю, о чем она говорит и мило отказываюсь. Ко мне подсели еще пара ребят, один из которых был таким, как и я — рожденный от «маглов». Когда впервые услышал это слово, подумал, что мадам Стебель сделала ошибку в слове «маг» и меня не интересовал на тот момент контекст.

      Его звали Джерр, мы с ним подружились, чего нельзя было сказать о наших питомцах — у него была очень нервная сова. Хотя, если так подумать, Джерр и сам был нервным ребенком. Он чем-то напоминал мне забитого щенка — шарахался от любого неестественного шума, а когда его окликали, замирал, как истукан, и не торопился оборачиваться. На протяжении пары месяцев я понял, что дело в его семье. У Джерра была очень любящая мать, но их терроризировал отец-алкоголик, подвергающий сына постоянным избиениям, а учитывая, что матери приходилось много времени пропадать на двух работах, делал он это довольно часто.

      Но мы недолго были вместе. Его отправили в Когтевран, а я попал в Гриффиндор, где меня пламенно приветствовали мои новые товарищи. Мне это нравилось. Я был взбудоражен. Мы переглядывались с Джерром и не помнили себя от радости. Меня возбуждал мир, в котором я очутился, а мой новый друг радовался, что смог вырваться из-под гнета отца. Помню, он говорил: «Обязательно защищу маму и вытащу её из этого ада!».

      Гриффиндорцы были доброжелательными ребятами. Да как и все в этой школе! Чтобы не говорили про Слизерин, мне удавалось перекинуться парой фраз с двумя ребятами, которые мне показались совершенно нормальными и не злыми.

      В ночь распределения по факультетам не спалось — не мог дождаться первых уроков; не мог дождаться тех замечательных мгновений, когда часами пытаешься сотворить какое-то заклинание, но оно не поддаётся, потому что сложное! Оно… Оно волшебное! И не каждый новичок может сотворить его! А потом ты добиваешься своего. Упорством и трудом! И нет ничего лучше этого момента, счастья от успеха в эту секунду.

      Но…

      Мои мечты по кусочку стали разбиваться о неволшебную реальность. Мне напоминало это уроки химии. Как рассказывали старшие — ты ждешь этого предмета и представляешь, как будешь творить магию. Ту, обыденную магию. А что в итоге? Заучивание формул, названий, элементов… Составление каких-то таблиц, потом опять учеба… И чудо, если к концу семестра проведешь от силы десять практических занятий. И то, они будут основаны на том, чтобы желтая жидкость в пробирке стала фиолетовой.

      Здесь было почти то же самое. И хоть теория во многих предметах давалась мне легко (ведь какой мальчик не станет поглощать в себя мир магии?), я всё-таки ожидал чего-то другого. С каждой неделей мне становилось всё скучнее. Я стал понимать принцип магии; я стал понимать этот мир. И какие-то аспекты мне были неясны и казались глупыми: магия там, где она не нужна, но там, где без неё трудно — работал простой всеми ненавистный завхоз Аргус. Я не находил в этом логики

      Вечерами читал книги, а на уроках проходил то, что прочитал давным-давно. Мне становилось скучно… Чего не скажешь о Джерре. Этот мальчик менялся каждый день. Его нервозное состояние никуда не проходило, но оно беспокоило всё меньше. Казалось, что он даже слегка поправился и порозовел, хотя я никогда не обращал внимания на его бледность.

      Мои успехи привлекали чужие взгляды. Одни были завистливыми. Вторые — восторженными. Но не было тех, кому было наплевать. Потому что я уже мог делать то, чего они не могли или даже не знали. Больше всего злилась Гермиона — моя «соперница», которой она себя считала. Но мы были с ней так похожи! Правда, узнал только потом, что она родилась от простых людей. Я пытался с ней подружиться, и Гермиона шла на контакт. Она была очень хорошенькой девочкой. Не была такой заучкой, какой мы привыкли считать ботаников. Девочка, как и я, поглощала мир волшебства, вбирала в себя и пускала по венам, как наркотик. Она желала поделиться всем, что узнала, чему научилась. Гермиона пыталась помогать, но бедняжка не понимала, что её тон в такие моменты говорил против неё. И именно он, такой высокомерный и нравоучительный, отбивал всякое желание общаться с ней.

      Гермионе всегда было мало знаний. Она рвалась к новому.

      У меня было иначе.

      Мне становилось скучно.

      Я обходил даже её в знаниях практических и магических.

      Преподаватели не могли нарадоваться, а ребята из Слизерин стали уважать. Хотя я не понимал, за что. Я ведь как Гермиона.

      — Нет, — засмеялся на эти слова Джерр. — Видел я как-то, как она одного толстяка гоняла по травологии. Поверь, ты не такой!

      Возможно.

      Все реже я поднимал руку на уроках. Все меньше доставал свою палочку. Всё чаще писал письма домой.

      Я тосковал по нему.

      Скучал по маминым оладьям и отцовским историям, которые произошли у него на работе. Я не успел так быстро повзрослеть, как Гарри с его ужасной семьёй или Джерр. Мне еще нужны были родители. Я скучал по ним, хоть «мужская гордость» и не позволяла это признать.

      Так шли дни, недели…

      Я потерял всякий интерес, но мои таланты продолжали замечать. И когда меня вызвал сам профессор Дамблдор, я понял, что это мой шанс.

      —…Мне доложили, что тебе становится неинтересно на уроках.

      — Простите, — совестливо опускаю голову. Хотя извиняться не за что, но почему-то чувствую себя виноватым. Перед самим собой. Я столько себе напридумывал, дал столько разных обещаний: друзья, будущее, статус лучшего! Ну хоть в последнем преуспел, вот только где радость от этого?

      — О нет-нет, тебе не за что извиняться! — рядом с ним стояла Минерва. Мне всегда нравилась эта женщина. Чем-то напоминала мне тётю по маминой линии. Была строгой, но всегда знала, когда надо поддержать, а главное — как. И пусть Минерва была скупа на открытое проявление любви или преданности, её взгляд никогда не обманывал. Это была добрая и уважаемая женщина, и в её глазах была мудрость не одного десятилетия. — Мы пригласили тебя, чтобы предложить немного иные методы обучения.

      — Мы хотим предложить тебе углубленный курс трансфигурации, чар, заклинаний…

      — Я хочу уйти, — мне показалось, что сказал это не своим голосом. Да я давно превратился в какого-то другого мальчика. Мальчика, которого ничего в этом мире не интересовало. Я как Джерр и Гарри, только наоборот — хочу оказаться лишь в одном месте. Дома.

      В этот вечер проходили длительные споры, в которых участвовали многие. Даже профессор Стебель, к которой у меня были особенно теплые чувства за знакомство с этим миром, узнав, что я хочу покинуть школу, не смогла устоять от уговоров.

      Но это было не моё. Я познал магию. И она вовсе не та, которую я себе представлял. Может быть, меня не подстегнули чем-то, и потому не было желания бороться со скукой. Может, моё воображение выстроило слишком красочную иллюзию, по сравнению с которой реальность оказалась такой серой, что я не смог этого пережить.

      Может быть, я пожалею.

      Но я устал.

      Я хочу домой.