Май зажигает звезды

9.

- И как тебе это удалось? – Лизка явно не верит в мой рассказ, набычилась, как ребенок.

-Пришлось попрактиковаться в воровстве. У них соседка – художница, взял мелки и краски, и размалевал асфальт, только и всего. – особенно, если учесть мои способности к рисованию. В последний раз в школе учебники разрисовывал морским боем.

-А как смог столько времени проторчать в ее мире?- левая бровь девчонки ползет вверх, она обожает это движение, и подолгу практикуется перед зеркалом.

-Реально не знаю,- мне остается только пожимать плечами. Мы с Лизкой сидим на койке Карины, хорошо, она не в курсе. Переписывается в соцсети с парнем, эй, Карина, Лизка читает ваши сюсюканья! Да, иначе тут была бы нехилая драка, уж поверьте. Мы и сами любим подраться, когда доведем друг друга. Непонятно, зачем наш автор заставил нас любить друг друга, и чуть не порушил хороший тандем? - Но все равно, не дольше пары часов, я засекал. Она сама неплохо себя чувствует в нашей реальности, не понимаю, почему.

-Ну, я бы так не сказала,- Лизка оглядывается на красноглазую Женьку. Та, в халате, поджав под себя правую ногу, сидит у стола на табурете, шмыгает носом и пьет парацетамол. Черт, так меня скоро заест совесть. И видеть она меня не желает, спиной чую. – Ведь ей скоро надоест с тобой играть, и что тогда сделаешь? Ты для нее – галлюцинация, она либо захочет лечиться, либо просто рискнет забыть про тебя. У нее жизнь есть, у нас нет, сам знаешь.

-Что-то ты стала больно умная,- усмехаюсь я, но самому противно. Конечно, я знаю, что это все бред, игра двух реальностей, и лучше будет оборвать встречи. – если она решит оборвать нить, я отойду в сторону, и не стану мешать. Тем более, что у нее тут имеется неплохой вариант мне на замену.

-О, любовный треугольник? – иногда по Лизке очень сильно начинает скучать пара хороших тумаков. Кто придумал, что девушек нельзя бить? Конкретно эта – источник постоянной нервотрепки.

Но мне кажется, что проходить сквозь временные стены я научился с помощью Женьки, она меня подпитывает, что ли, как-то так. Если она в комнате, я себя чувствую более материальным, более живым. Книга не отпускает надолго, рано или поздно ты должен к ней вернуться. Вернуться в красивый, но застывший мир, где ты оживаешь, по сути, только, когда кто-то о тебе читает. А она оставляет книгу открытой, чтобы я мог ее слышать и видеть.

И мне совсем не хочется быть прозрачным художественным образом, и подглядывать, как люди смотрят на закат. Надоело на празднике жизни постоянно торчать на кухне.

Что-то случится, точно! Не бывает, чтобы одно и то же длилось вечно. Мне тесно, мне душно в моей книге, но я понятия не имею, как из нее вырваться. И как рассказать высокой зеленоглазой девчонке с непривычно резким голосом, что жутко хочется оттаскать ее за волосы при встрече? А потом зарыться в эти волосы и вдыхать чертов апельсиновый шампунь!

И ничего ты не поймешь, Лизка, думаю я, глядя на нее, рассевшуюся уже на подоконнике. Тебя устраивает положение недопризрака, бродячая свободная жизнь. Ты хотела сбежать от нее, и в самом конце нашей книги мы с тобой на Черныше сорвались в пропасть, потому что не могли отпустить друг друга. Но это ведь только книжный сюжет, банальный и устаревший, как старое узкое пальто.

Женька не знала, кто нарисовал котенка гуашью на асфальте, но чувствовала, что он принадлежит ей. Чисто на уровне интуиции, но мысль так согревала. Рисунок давно стерся под зарядившим с утра ливнем. Она потащилась на пары, вернувшись, разболелась вконец. За окном ничего интересного, все те же заляпанные дождем многоэтажки, да висящий на тополе с прошлого ноября темно-синий бумажный пакет. Он давно стал для нее вроде символа стабильности. Вокруг мог идти снег, лить дождь и грохотать гром, пакет упрямо висел, не собираясь сваливаться в грязь.

Она невольно отметила, что скучает по Максу, с ним реально интересно. По крайней мере, раньше ей как-то не удавалось загреметь в параллельный мир и отделаться только насморком. Голова, кстати, трещит не по-детски, парацетамол не помогает. Она забралась поглубже под одеяло, сегодня все равно суббота. Можно расслабиться и начать три часа выбирать фильм, под который заснуть.

Ах да, она сегодня не звонила домой. Что-то вроде ежедневного отчета матери о проделанной работе. Валентина Ивановна была женщиной строгой и властной, в то же время мнительной и рассеянной. Дочь в чем-то заменяла ей мужа, она обрушивала на Женьку ушаты своих проблем, предоставляя разбираться в них, а сама редко снисходила до разговора.

Поэтому домой Аристова ездила не часто. Если дом – это там, где твоя семья, то, похоже, ей надлежало куковать в общаге. И все же домой неотвратимо тянуло, каждые выходные она еле сдерживалась, чтобы не бросить все, и не укатить к чертям в Рубцовск. И разрывалась между любовью к маме и страхом перед ней. Иногда это именно то, что нужно: выбрать самую долгую дорогу домой. Но она боялась, что ее путь слишком долог, и она рискует банально потеряться. Если уже не заблудилась.

Женщина работала в двух местах, чтобы прокормить Женьку, частенько пеняла ей на это. Раньше Аристова всячески хотела есть поменьше, считая себя ненасытной утробой. Потом привыкла, и слова матери слушала вполуха. И почему она думает, что знает дочь лучше, чем та себя? Наверно, все матери такие.

-Алло, мам, как дела? – следом шла серия дежурных фраз о погоде, еде и учебе. Естественно, насморк мама заметила сразу, и, как следует, отчитала дочь за прогулки под дождем. Аристова слушала и улыбалась, знала бы мать, под каким она была дождем и где. Когда лимит разговора исчерпался, Женька решилась. – Мам, тут такой вопрос… Ты сейчас не поверишь в то, что я скажу, и никто мне не верит, но это взаправду, и я не знаю, что теперь делать.