Малярийные окопы

Малярийные окопы

Малярийные окопы

«Лучшая кровь нации, эти стальные сердца, знали о более высоком смысле жизни, чем самосохранение; способность к самопожертвованию укоренились в них как молчаливое убеждение, что высшая жизнь была под рукой. Чтобы быть уверенным, что они верили в бессмертие своих действий; как еще могли они в самом расцвете жизни бросится в объятия смерти». 

Фридрих Георг Юнгер, из рассуждений о Первой мировой войне.

Существует заблуждение, будто война это некий праздник. Многие люди верят в это, сидя дома и впитывая цензурированные сводки с фронта, напечатанные в официальных газетах. Пить утренний кофе куда лучше, чем пить дождевую воду, которая заполняет окопы по колено и пропитывает каждую тряпку, что намотана на твоем отощавшем вшивом теле, когда ты превращаешься в подобие запуганного животного, отправленного твоей родиной на убой.

Бесконечные дожди и грязь, воронки от снарядов, мокрое на ржавом и ржавое на мокром, колючее на холодном и кровавое на черном. Эту гамму разбавляют ядовитые газы - хлор, фосген и иприт. Новейшее изобретение химической промышленности, мы стали использовать их против своих врагов, как сильное и деморализующее оружие. Но мне пришлось видеть однажды труп, который весь был в ожогах от того самого иприта. Я слышал крики, которые доносились от поражённых этим газом. Я отлеживался в госпитале рядом с солдатом, чье тело было превращено в одну незаживающую язву, один большой химический ожог. Таким как он пришлось гораздо хуже, о, поверьте мне, хуже. Мне было жаль этих парней, ещё совсем молодых, оказавшиеся здесь, как и я, по воле сильных мира сего, для которых мы пыль, сухая строчка статистики и безымянное крошево, лоскуты после разрыва снаряда тяжелой артиллерии.

Газ начал работать против нас, когда наши враги обратили его себе в вооружение. Мне двадцать пять, но те парни, которые воюют со мной, куда младше меня. Они ещё не видели той правды, которую не настрочит пресса, привлекая новых воинов красивой сказкой про славные победы и сверкающие мундиры. Солдат на обложке – новый маркетинговый ход для привлечения внимания покупателей, это вызывало бурю патриотизма в сердцах людей, что были в тылу. Наше поколение использовали на войне...Война проникла своим духом везде. Не было ни одной сферы жизни, что не была бы ей окрашена. Мы молодая кровь, поколение, которое потеряло своё будущее в грязи окопов, среди трупов товарищей. Это не та война, которая была раньше. Я бы с радостью принял смерть с мечом в руке, а не согнувшись от утробного воя тяжелой бомбы, летящей мне на хребет или мерного стука пулеметной очереди.

Капеллан, которого настигла пуля снайпера, часто разговаривал с ранеными о Боге, но в те моменты, когда мы, жадно глотая луковую похлёбку, слышали глухие разрывы мин на "ничьей земле", богом среди ада войны для нас стала общность, воспоминания о доме, плечо товарища, желание выжить. Артиллерия накрывала нас бесконечными залпами; словно капли дождя в ливень, эти стальные смертоносные капли вонзались в нас, рвали нас, превращали в кровавое месиво человека, который так же, как и ты любил, мыслил, желал и надеялся. Один снаряд прилетел прямо в окоп, осколками задев моего друга, и чудом не разнес мне череп. Сквозь дым и звон, сквозь удушливый смрад я подполз к нему, пригнувшись, чтобы не схватить шрапнели. У него не было одной руки, нога превратилась в алую мочалку, из щеки хлестал кровавый ручей.

- Эрих, - сказал он мне, слова тонули в крови и в булькающих, ни на что непохожих звуках я едва различал слова, - Эрих, Эрих, помоги мне, помоги, пожалуйста! – в шоке твердил он мне. Кровь впитывалась в одежду, мешалась с лужами и грязью, насыщала почву. - Эрих, почему? Что случилось? Я не понимаю! Нога… почему я её не чувствую? Эрих, ответь! Прошу тебя...Он твердил это сквозь слезы, так плачет ребёнок, когда у него отбирают что-то ценное, у друга Эриха отобрали самое ценное - жизнь, надежду, молодость! В этих слезах не было позора. Это были мужские слёзы. Отчаянные слёзы. Потом он начал кричать и дёргаться, в тщетной попытке встать. Крики были настолько ужасны, что я заткнул уши. В голове появились странные мысли убить его, заткнуть его; в тот момент я подумал, что это сойдёт за милосердие. Да, в этих окопах оно такое.

 Мне уже было плевать на залпы артиллерии. Взрывы вздымали вверх тонны земли, клубами взвивая ее и тех, кому не повезло оказаться у них на пути, под самое небо, обрушивая на меня мелкие камни; окружающее будто решило заранее засыпать меня землей, словно я уже покойник и смотрю невидящим взором в черное небо над братской могилой. Страшнее этих разрывающих изнутри воющих звуков только смерть от того, что их производит. 

Крики становились все сильнее, агония забирала последние вспышки жизни из него, и мой друг, мой брат по оружию, утих навсегда. Кровь из ран уже слабо пульсировала, он был мёртв. Я закрыл ему глаза. После боя, труп моего товарища оттащили подальше, позади муравейника окопов он нашел приют в братской могиле.
 С войны можно было убежать. Я не раз думал о дезертирстве, но смертная казнь, назначаемая за такие проделки военным трибуналом, отбивала желание подобного риска.

Луковые похлёбки надоели, мясо было деликатесом, выпивка тем более, хлеб был чёрствый или наоборот, размокший до кашеобразного вида, и с дряными примесями, да и оставалось его совсем немного. Нам приходилось есть даже этих вонючих крыс! Впрочем, со временем, это становиться обыденным делом, и мы обращали внимание меньше. По крайней мере, голод не рвал желудок. Еда обрела для нас другой смысл, священный. С едой и письмами были постоянные перебои, и потому у нас часто были голодовки, еды не хватало. Нужно было видеть лица солдат, когда приезжает машина с провиантом и письмами! Ох, эти детские глаза, что читают строки, которые писали им матери и возлюбленные дамы...Часто слали нам и еду. Это был один из самых приятных моментов посреди моря боли, в котором мы словно щепки, бились от берега к берегу. Есть сардины, сидя в окопе, это блаженство, скажу я вам!