Мама

Мама

Мне двенадцать лет. Большую часть своей жизни я проводила здесь: в снежно-белой, чистой и до безобразия светлой комнате больницы. Читала книги, играла в куклы, болтала с отражением в небольшом зеркале, которое неизменно висело напротив кровати — весь мой мир был сужен до этой… Клетки. Одиночной клетки, когда каждая минута вне этой комнаты — глоток свежего воздуха с запахом апельсинов и свободы.

Мне, наверное, не одиноко. Не должно быть одиноко, да, мама? Ты ведь приходишь. Три раза в неделю, вся уставшая и растерянная, с грустной улыбкой. Ты всегда гладишь по коротким, русым волосам; целуешь в макушку, зажмурив глаза. Мама-мама, мне не одиноко, все хорошо, ты только не плачь, ладно? Я буду встречать тебя с радостной улыбкой и подбегать, чтобы уткнуться лицом в живот — мне холодно, мама, мне нравится твое тепло. И почти все равно на ворчание странного дяденьки-врача, что мне нельзя бегать. В идеале — я не должна вообще слезать с кровати. Мам, знаешь, это скучно!

Мам, мне бывает больно. Дышать, дышать больно!; в груди что-то разрывается, наверно сердце, над которым так суетиться этот дяденька. Зачем ему это? Мне всегда это было интересно, но он лишь трепал за волосы и улыбался.
 

… Мама, мам, когда ты меня заберешь домой?

***

Мне тринадцать. Мам, ты приходишь все реже и реже; улыбаешься как-то ломко и не смотришь в глаза. Мам, мама, тебе не нравятся мои глаза? Или я тебе стала противна? Мама!

Комната — палата, как однажды я услышала от тетеньки из соседней, — медленно сужается; мама, мне страшно, а вдруг она меня задавит? Вдруг когда-нибудь мне не хватит воздуха и я задохнусь? Это не смешно! Мне страшно. Мама, мам, где ты? Мама, мне…

… не одиноко. Знаешь, мам, в моей палате часто засиживается мальчик — он меня чуть старше, с черными взъерошенными волосами и… Он забавный, мама, носит маску, белую такую, с красными линиями, что вырисовывали глаза и усики, а еще у маски есть ушки. Тоже белые, лисьи. Знаешь, мама, я часто видела лисят в книжке с картинками; они такие милые, красивые, они мне нравятся. А тебе?

Мама, а ты знаешь, как много интересного он мне рассказывает? Его голос немного глух из-за маски, но такой громкий и пестрит колокольчиками в ушах. Мама, знаешь, он немного грубый, постоянно тыкает в меня пальцем, говоря, что я — «глупая девочка». Пф, это не правда! Не правда же, да?

Мама, знаешь, он никогда не говорил мне своего имени. Говорил, что нет или отмахивался. Но это же ложь! У каждого есть имя, верно? Он не мог быть исключением. Мама, я начала его звать Хомяком. Не спрашивай почему, я и сама не знаю. Просто это весело. Он ведь добрый. Грубый, но добрый. А еще ему нравится рассказывать мне сказки. Иначе зачем ему прокрадываться в мою комнату, когда садиться солнце, и, гладя по волосам, рассказывать их?

Мама, знаешь, мне почти не больно. Сердце очень редко начинает стучать, как бешеное, иногда сжимаясь до боли; я все реже сжимаю зубы и жмурю глаза, только вот там, на внутренней стороне век (или как мне назвать эту темноту?) — вижу эту белую маску, чуть приподнятую, позволяя видеть плотно сжатые в полоску губы. Знаешь, мама, я никогда не видела Хомяка таким. Это все моя богатая фантазия, о которой так часто говорит дяденька доктор, когда я рассказываю о нем?

Мам, знаешь, мне стали реже давать эти противные таблетки. И уколы почти прекратили делать. Мама, меня скоро отпустят? Я скоро буду дома, да? Знаешь, Хомяку это не нравится. Он хватает меня за рукав белоснежной рубашки и молчит, словно над чем-то думает. Сидит пять минут, десять, пятнадцать, полчаса. А я смотрю в окно и разглядываю небо, ветки дерева и слушаю, о чем поведают птички. Они красиво рассказывают, жаль я не понимаю о чем. Знаешь, он всегда молчит в такие моменты, но отпускает, шумно вздохнув. Ему будет одиноко без меня?..

Мама, мне уже давно не кажется, что мир странный. Он, похоже, сумасшедший. Знаешь, мама…
 

… Все, абсолютно все, странные или сумасшедшие. Потому что так не бывает. Потому что это не правда. Но почему, почему все думают, что Хомяка вижу только я?!

***

Мне четырнадцать. По идее, скоро должно быть пятнадцать. Уже два года — целые, черт подери, два года! — я живу дома, с мамой и папой.

Мама, а я оказалась чуть бесполезней, чем думала. От меня получить помощь, как умножить катастрофу с проблемой. Я даже не могу посуду поставить, не разбив тот или иной раз чашку или блюдце. Я ходячее несчастье заключенное в человеческом теле. У меня неуклюжесть в крови — он, знаешь, любил мне так говорить, с легким смешком.

Мама, знаешь, свобода пахнет апельсинами, терпким кофе (что мне запрещен) и, почему-то, мятой.

Мята. Знаешь, мама, а ведь Хомяк пах мятой и темным шоколадом. Я знаю. Мне нравилось засыпать, укутываясь в этом запахе с головой, пропитываясь им.

Только вот его нет. Уже почти два года как нет. Я ему говорила, что когда он выйдет из той клетки, буду его ждать. И сама приходить иногда. Но, знаешь, его никто не видел. Никогда. Да и не было его, как бы я не искала и не оббегала эту чертову больницу.

Мама, мне бы забыть его: завести друзей побольше, улыбаться почаще и учиться усерднее. Но я не хочу. Боже, мама, мне бы хотелось найти его, отчитать, да заплакать, как тогда. Да только где искать? Кого искать? Как, черт возьми?! Не зная ни имени, ни лица… Только голос и лисья маска. Все.

Прости, мама, что подолгу задерживаюсь на улице. Я знаю, ты хочешь поговорить со мной, погулять; наверстать то время, что у нас забрали. Но, мама… даже так, я все еще ищу мальчика с лисьей маской..

Мама, знаешь, не смотря, что меня окружает столько много людей и вижу тебя каждый день, мне холодно. Мама, мне одиноко.