Мама для крапивника. Часть 1. Нелегко поверить в чудо.

1.

- Ууу! Грымза двуличная! Как же я тебя ненавижу!

С громким воплем Анна влетела в свою комнату, от всей души шандарахнула дверью об косяк, ничком повалилась на застеленную золотисто-коричневым покрывалом кровать, хорошим нокаутом свалив на пол любовно рассаженные вдоль стенки мягкие игрушки и ивановские куклы, и уткнулась красным носом в бархатную миниатюрную подушечку с вышитым посередке ярким оранжевым одуванчиком. Как же она в этот миг ненавидела весь белый свет, а в особенности свою родимую маменьку, Евангелину Филимоновну! Дай ей сейчас кто-нибудь в руки заряженный автомат, прошила бы последнюю длинной очередью в упор и не поморщилась, и раскаянием совести потом не мучилась, коленки и лоб в церкви в кровь не сбивала, замаливая совершенный в роковую минуту черного отчаяния, тяжкий грех. Ибо чувствовала себя глубоко униженной и оскорбленной своей авторитарной родительницей, и ничуть не преувеличивала её вину перед собой.

Ведь всю жизнь ей мерзавка испортила, подумать только, всю жизнь! Тридцать пять лет Анна на свете прожила, и все это время провела под тяжелым материнским гнетом, без всякого права на самостоятельность. Первые двадцать лет принимала то, что маменька распоряжается её жизнью как должное, ведь Евангелина Филимоновна старше и мудрее, любит свою единственную дочь и желает ей только добра. А потом начала потихонечку прозревать, и к тридцати пяти годам окончательно поняла, что маменька её ни капельки не любит, а использует в своих целях. И вообще, родила Анну лишь потому, что не хотела остаться одна на старости лет. А то, что засидевшаяся в девках дочурка будет коротать замаячившую на пороге старость одна, Евангелину Филимоновну ни чуточки не волнует. Гадкую женщину вообще никогда не волновали чувства и чаяния подрастающей дочери, лишь бы только ей одной было хорошо!

Ох, если бы Анна поняла это раньше, сразу по окончании школы, когда перед ней было открыто множество разных дорог! Она бы не задумываясь сбежала из дома, поступила на актрису, как мечтала с четырёх лет, а не на бухгалтера, как того пожелала маменька, нашла хорошую подработку, и ни разу не переступила ненавистный порог родного дома. Но, к сожалению, прозрение пришло к бедной Анне слишком поздно, её жизнь загублена, и встретит она свою смерть в компании двадцати никому кроме неё ненужных кошек. Да и то, если успеет завести их после маменькиной кончины. Что-то подсказывает, что проживёт та максимально долго, чтобы не позволить любимой доченьке в полной мере насладиться самостоятельностью.

- Кошелка крашеная, - со злостью саданула Анна по спинке кровати, представляя перед собой ненавистный образ всегда с иголочки одетой, идеально накрашенной и пахнущей неизменной сиренью маменьки. - Мне ведь так мало нужно для счастья! А она не хочет видеть меня счастливой! Хочет, чтобы до самой смерти ей одной прислуживала! Родила обслугу и довольна! Ууу! Тварь! Придушить бы!

Анна и на самом деле мечтала о малом. Всего лишь стать матерью и растить ребёнка. Но не родного, вступать в короткие отношения с первым встречным мужичонкой ради вожделенного счастья материнства, молодая женщина считала блудом и добровольным изнасилованием, а приёмного. Сиротские дома переполнены лишёнными материнской любви малютками. Так почему бы Анне не стать матерью одному из них?

Решение усыновить малыша пришло к Анне спонтанно. Как-то сидя в социальных сетях, она лениво листала новости, и натолкнулась на пост о нуждающемся в маме трехлетнем сиротке. Взглянула в полные недетской горести темно-карие глаза малютки, прониклась его печальной историей и решила подарить свою нерастраченную любовь и ласку хотя бы одному ненужному родной маме ребеночку. Пусть и не этому большеглазому малышу из поста, он не дождется, пока она соберёт все необходимые для усыновления дитя документы, уйдёт в семью, другому. Главное, у неё появится пусть и не родной по крови ребёнок, а у маленькой горемычной сиротки - любящая мама.

Приняв столь судьбоносное решение, Анна не сказала ничего матери. Тайком закончила школу приемных родителей, собрала все необходимые документы, получила одобрение от опеки, благо с лёгкой руки покойной прабабушки являлась собственником половины квартиры и ухитрилась провернуть её осмотр в отсутствии маменьки, и, дело стало за малым: выбрать подходящего ребеночка, не младенца, как с ними обращаться Анна не знала, а ровесника малыша из поста, благодаря которому молодая женщина загорелась желанием стать матерью, и набраться смелости сообщить Евангелине Филимоновне, что скоро их в шикарных четырехкомнатных хоромах со свежим ремонтом будет жить трое, и той волей-неволей придётся с этим смириться.

Свободный малыш нашелся довольно быстро, тот самый кареглазый мальчик Мика, что пробудил в Анне желание пригреть сиротку. Полтора года назад полуживого бедняжку чудом вытащили из наркопритона, вылечили от многочисленных болячек, и вот уже год искали ему маму. Но она не спешила находиться. Все хотели хорошеньких здоровеньких бутузов, а этот малютка хоть и обладал пышными темными кудряшками и был весьма миловиден, крепким здоровьем похвастаться не мог. Как и хорошими генами балерины и профессора. Интересоваться им интересовались, красавец ведь хоть куда, но узнавали об умершей от передоза маменьке наркоманке, сидящем на зоне за двойное убийство и уже лишенном родительских прав папаше, и отказывались знакомиться.

Анне было глубоко плевать, кто родители малютки. В генетику она не верила, верила в правильное воспитание, и пребывала в полной уверенности, что с ним у неё проблем не будет. Молодая женщина улучила момент и завела с матерью разговор о своем желании взять малютку. Думала, Евангелина Филимоновна её поймёт и поддержит. А та обозвала дочурку наивной дурой и запретила и думать об усыновлении мальчонки. Заявила, что ни за что не позволит Анне притащить к ним в дом отродье шлюховатой наркоманки и зека, что вырастет таким же пропащим, как и его кровные родители. Напрасно молодая женщина убеждала плюющуюся ядом маменьку, что справится с воспитанием малютки. Евангелина Филимоновна не смирилась с неправильным по её мнению, выбором дочери, и они впервые за тридцать пять лет серьезно поругались. Настолько серьезно, что даже несколько дней не разговаривали друг с другом, и каждая готовила себе отдельные обеды и ужины.