Мандэвилль

Мандэвилль

Тусклый свет перегоревших фонарей оставляет свой рассыпчатый отпечаток на легких порывах ветра. Дорожная пыль разлетается по заброшенной улице, словно пепел с обгоревшего листка. В пропитанном лунным сиянием воздухе есть что-то приторное и липкое. Занавес полумрака плотно скрывает приближающийся перекресток. Время без четверти двенадцать. Мы приближаемся.

Доносящаяся музыка из старого обветшалого здания безудержно разрывает нависшую тишину. Ветхие дверцы, рассохшиеся еще столетием ранее, поскрипывают в такт льющейся мелодии. Брызжущими искрами выплескивается мятежный свет из окон, которые уже давно облупились и потускнели. На втором этаже красуется перекошенная надпись «Бар «Мандэвилль». Броско и вульгарно.

Сама постройка кажется ярким осколком на фоне безмятежной пустоты. Вокруг ни души. Темнота и холод незаметно подступают.

Мы делаем шаг вперед, и деревянная ступенька словно приветствует нас скрипом. Подходим к единственному входу, и дверцы радушно открывают объятья. Мы внутри.

Сразу ощущается резкий запах табака, алкогольных напитков и дерева. Музыка бьет еще громче, добавляя посторонний шум. Собравшиеся здесь напоминают небольшой улей — все шумят и создают впечатление глубокой заинтересованности в происходящем. У барной стойки сидят двое мужчин. Они что-то оживленно рассказывают друг другу. Мимика и жестикуляция не оправданна, но это занимает их больше, чем собственный разговор. Потрепанное пальто и кожаные сапоги, знавшие лучшие времена. Шляпа на бок и сигарета в пожелтевших зубах. Это один из мужчин у барной стойки. Имя его Билл, а фамилии не помнит даже он сам. Лицо раскраснелось, по щекам стекают струйки пота. Мятая рубашка говорит о том, что его никто не ждет дома, а нахождение в первом часу ночи в баре не лучшего пошиба — о том, что и спешить-то ему незачем. Жена от него давно ушла из-за постоянных гуляний бедолаги по вечерам и прихватила с собой сына. Они переехали в другой город, и больше он о них ничего не слышал. Ни телеграммы, ни письма, ни обещания вернуться. Хотя помнит ли он об этом сейчас? Вся его жизнь потеряла цену, и каждый вечер походил на предыдущий. Словно старая кинолента была зажевана на очередном фрагменте, а проигрыватель за неисправностью списан. Но Билл все равно не задумывался об этом, его не заботило ни то, что происходит сейчас, ни то, что вообще больше не произойдет никогда. Жизнь потеряла окрас, оставив лишь серые тени воспоминаний, безжалостную сетку морщин вокруг глаз и выдохшийся бренди.

Его собеседник был намного больше увлечен беседой, чем сам Билл. Он широко открывал рот, пропуская рюмку за рюмкой. Выглядел моложе, но сухощавее. Щеки впали, а глаза казались больше, нежели были раньше. В разрез потрепанному пальто Билла у человека по имени Френс была пускай и не новая, но довольно крепкая куртка, прекрасно гармонирующая с его карими глазами. Штаны сидели как влитые, а носки ботинок начищены до блеска. Он не был богатым человеком, но слыл неплохим пронырой и изворачивался в жизни как мог. Дела у него шли неплохо, но только до определенного времени. Сейчас остались лишь манеры и никому не нужный лоск. И ему ничего не оставалось, как развлекать самого себя, а заодно и Билла.

— Кэтти, милая, по одной нам еще! — обратился Френс к барменше.

— По-моему, ты и так уже здорово набрался. Смотри, не усни здесь. Да и убирать за тобой мне, признаюсь честно, не ахти как хочется, — проворчала Кэтти не столько им, как себе под нос. Но все уже давно привыкли к ней, да и ходили незатейливые разговоры среди постояльцев, что она ворчит еще с самого открытия этого бара.

Кэтти была пусть и не самая приветливая, но уж точно самая честная из присутствующих здесь. Палец в рот ей не клади, но и ничего лишнего она себе не позволит. Она жила здесь, этажом выше и была старой приятельницей владелицы бара. Семьи у нее не было, и в баре было сосредоточено все ее существование.

Мы переключили внимание на девушку, одиноко сидящую за самым дальним столиком. Никто не знал ее имени, хотя Френс как-то ненароком обмолвился и назвал ее Джулианной. Она никогда ни с кем не заводила разговора, никого даже близко рядом с ней не было. Вечер за вечером она проводила за дальним столиком в полном одиночестве, не принимая никакого участия в происходящем. Казалось, она ничего не замечала вокруг. И только периодически ее взгляд отрывался от рассматривания собственных рук, и она доставала небольшое зеркальце, в которое могла смотреть часами. Она поправляла длинные рыжие кудри, подкрашивала алой помадой пухлые губы. На ней было одно и то же длинное платье из дешевой ярко-красной ткани с десятком безвкусных оборок. Слишком открытый вырез, непозволительно мятые рукава. Выглядела она как одна из девиц полусвета. Такая же вульгарная, как и само помещение. Джулианна была прекрасным дополнением к предметам мебели этого бара и, по большему счету, просто занимала место. Ее удручающий взгляды вид находился в контрасте с выражением лица. Зеленые большие глаза были мутные и печальные. От щек отхлынула кровь. Огненные брови изогнуты в негодовании. Лицо пронзала не просто печаль, а глубокое отчаяние. Завсегдатаям становится просто жаль ее, но все машут рукой. У них хватает собственных проблем, чтобы замечать чьи-то еще. А она вечер за вечером ждет кого-то у окна… Вечер за вечером… Но никто, никто не приходит…

Внезапно громкая музыка замолкает, словно выпавшая из рук ваза в разгар веселья разбивается на осколки. На долю секунды воцаряется тишина. Замедленный кадр. Присутствующие притихли, отвлеклись от своих драгоценных стаканов и пустых разговоров. Даже задумчивая Джулианна оторвалась от зеркала. Все замерли.

На небольшую деревянную сцену вышла немного полноватая женщина. Крашеные светлые волосы и неаккуратно подведенные глаза. Наряд, изрядно требовавший реставрации. Слишком много румян на лице все равно не позволили ей выглядеть моложе. Она встала на середину сцены, сделала пару глотков из бокала и начала петь. Это была хозяйка заведения, и, конечно, никто не мог отпустить колкое замечание в адрес ее пения. А пела она на редкость фальшиво и бездарно. Но всем было или все равно, или просто никто не имел понятия ни о прекрасном, ни о духовном. Женщина надрывалась понапрасну, все равно ее никто не слушал. Как только она вышла на сцену, все сразу же включились в обратную беседу. Ведь какая разница — играющая безвкусная музыка или ее пение.