Манифест отказа

Игра

Бушующий вихрь заставлял сочные хлопья снега кружиться в танце, бросаясь ими в лица прохожих путешественников, беглецов и просто блуждающих в поисках чего-то, до чего никому нет дела. 

Я медленно, наслаждаясь каждым сокровенным моментом, фланировал по свежему ковру из снега, хрипло скрипящему под кожаными ботинками и застревающему на подошве. Казалось, что этот вечер — тот самый вечер, когда стоит расслабиться, сесть где-нибудь и наслаждаться, не думая ни о чём. Так и пришлось сделать мне, но не из желания насладиться моментом, а из потребности непременного — и даже томительного — ожидания рейса. 

В последние годы, что было по обыкновению, снега, казалось всем, было невероятно мало, а зима сама по себе — теплая, как в каких-нибудь европейских городках, которые красовались на открытках, на тех самых глянцевых и картонных открытках с разноцветными картинками из детства, когда отец приезжал откуда-то из далеких краёв необъятного континента.  

Звонко ударила входная дверца старого бара об стену, полнившуюся ссадинами. Одинокие лампочки тускло откликались на легкое дуновение, расходящееся по бару из-за моего визита. Тусклый свет заливал помещение, но даже он не мог дать возможность увидеть что-то дальше пары метров или хотя бы чувствовать себя более уютно, чем на улице. 

Мои ноги, словно две ловкие пружинки, переносили меня в чудесное, в отличие от сугроба, место, где я и решил остаться на ближайшие часы. На самом деле я всегда скептично отношусь к таким местам, которые выглядят нарочито нарядными, зазывающими народ: я сам довольно скромный, небогатый человек, непредвиденные растраты для которого — повод поволноваться, но сегодня был, кажется, особенный день. День такой, когда позволяешь себе чего-то, чего не позволяешь обычно. И не обязательно это самое — новенькая куртка, либо поход в цирк. Даже случайная покупка плитки шоколада — повод обрадоваться, мысленно отругать себя, но всё же остаться счастливым.   

Бледный бармен, показательно выскочивший из-под стойки, всем своим видом просил меня обратиться к нему, заговорить, попросить об одолжении, но я как бы специально, заигрывая с ним, будто бы я — персонаж чьей-то фантазии, отошел в сторону, сел и начал снимать с себя красно-желтый шарф, черное пальто, промокшее, но не потерявшее форму, затем складывая всё это так медленно и чопорно, что любой не усомнится в намеренном желании моего персонажа заинтересовать кого-то, а, быть может, и вовсе разозлить.  

Я сидел молча, чуть улыбаясь, но не заставляя кого-то увидеть в моей игре ложь. Всё это может вам показаться глупостью, неуместный отрывком истории, который следует выкинуть, но что, если вы окажитесь правы и в самом деле? Этот маленький спектакль не более, чем спектакль — игра одного актера для себя самого. Но нет — я смог заставить что-то чувствовать бармена.  

— Что вы такое делаете? — наконец поинтересовался он. 

— Сижу, — поперхнулся я от колющего смеха, — просто сижу. 

Тут же пришлось мне встать, окончить представление, а следом подойти к бармену. Почему? Все просто. Зашёл кто-то, кто одним лишь взглядом заставил всё внутри меня съежиться. Этот мужчина в таком же черном, как его жуткие глаза, пальто прошёл мимо меня, пристально и будто бы с агрессией всматриваясь в мои глубокие, словно лужа, глаза, расплывавшиеся под натиском клубов дыма, который  скакал и метался от его сигары по сторонам, заполняя небольшое помещение.  

Он был высок, строен, чрезмерно страшен. Эта чрезмерность тянулась от пяток до носа, но не затрагивала его добрые глаза, сверкающие и переливающиеся всеми оттенками в черной бездне зрачка.  

Он сел рядом. Я замолк. Он сделал короткую агрессивную затяжку, положил сигару на положенное для нее место, а затем обратился ко мне, заговорив бархатным, отличным от прошлой манеры и как бы интригующим, рушащим образ голосом.  

— Я раньше тебя тут не видел. 

— Странно, ведь я тут бываю часто, — отшутился я, не понимая причины своего поступка, — а вы что тут делаете? 

— Дожидаюсь, наверное, совершено безнадёжного мига, — тут он закашлялся, словно ударившись о свою же мысль, — мига, который изменит мою жизнь. 

— И что это за миг такой? Почему он изменит её, а? 

— Давай лучше выпьем чего-то крепкого, чтобы не думать ни о чём. А лишь пуститься в пляс, как в старые добрые времена. 

Я попытался выдавить из себя что-то еще, но нерешительность за руку с образовавшимся внезапно комом в горле одержали верх. Мне было страшно играть сейчас, но ситуация была неотложна, а меры — необходимы. Он пытался меня задавить, но еще не знал, что я не так прост. Он что-то скрывал, а я догадывался, но не подавал виду, потому что, будь я проклят, если он не надеялся на мою пустую голову и безнадежный кретинизм, от которых я не имею сил заглянуть в ближайшее будущее.  

— Что пить будете? — выдал я, понимая его мотивы и подыгрывая. 

— А ты? — с насмешкой, видимой лишь на миг, но выразительной и задорной прыснул он. 

— Мне всегда нравились картины про пиратов, про их путешествия и романтизированные пьянки. Эти пьянки, как мне кажется, заставляли их быть пиратами. 

— И что же они пили? 

— Ром, конечно же. А знаете, почему именно ром? — пытаясь выиграть партию, выдал я, но не надеялся на то, что он поддастся.  

— А ну-ка, расскажи мне, почему же? 

Я сделался воодушевленным, забыл все невзгоды и некоторые мысли, которые мучали меня до недавнего времени, и начал свой рассказ, желая в конце увидеть награду, ради которой и затевалось представление.  

— Пираты, как вы знаете, плавали долго, стояли на жаре сутками, а оттого хотели много пить, — начал я почему-то неуверенно, чувствуя подступающий ком в горле, но выдержал и продолжил, — когда их вода была с ними в такой нелегком путешествии, то от жары и времени начинала гнить, и пираты добавляли туда ром, который убивал запах и вкус гнилой воды. Но еще они... — вновь почувствовал я подступающее напряжение, горячо атакующее шею и глаза.