Марика

Часть 12

Арс собирается рано, ещё затемно. Встаю вместе с ним и тут же в одной нижней рубашке спешу оживить огонь в очаге. Ломаю тонкие, подсохшие на тёплых камнях веточки, ворошу подёрнутые пеплом угли. Арсу нужен свет, хоть немного, чтоб не одеваться в темноте.
Отговаривать его от его затеи даже не пытаюсь. Хочет охотиться - пускай! Всё лучше, чем в шатре смурному сидеть. Нахохлился, как старый ворон, ни слова из него не вытянуть. Может, хоть развеется, отвлечётся.
Губы кусаю невольно, чтоб не сболтнуть чего, глядя, как он сматывает кольцом ловушку с камнями, как бросает на плечо уздечку с длинным ременным поводом.
- Может, поешь хоть перед дорогой?- предлагаю самым безобидным и ровным голосом.- Там осталось с ужина...
Арс не отвечает, головой только поводит вправо-влево медленно, будто думает ещё о чём-то своём. Вспоминает, видно, всё ли взял с собой.
Ох, неспокойно мне, на него глядючи. Из оружия у него лишь нож, подарок Ирхана. Чем уздечку шить, копьё бы, лучше, смастерил. Негоже мужчине без копья на охоту ходить.
Да и ладно бы зверь дикий, так по округе чужаки эти, глиной крашеные, шастают. Что ещё хуже?
- Ты уж недолго только,- прошу, не могу удержаться,- тревожно мне что-то...
Арс даже не пытается меня успокоить, ни словом, ни взглядом не одарил напоследок.
Следом бросаюсь, хоть обнять на прощание, но он уже уходит. Холоднючий воздух и морозный пар обжигают босые ноги - и всё! Я снова одна, одна на весь день. Чем хочешь, тем и занимайся. В одиночестве день до вечера долго тянется, работой лишь можно отвлечься. Но ни воды, ни дров сегодня не нужно - всё с запасом натаскала ещё вчера.
Чем занять себя, думаю недолго. Хорошая мысль приходит на ум сама собой.
Я буду сегодня мыться! Да! А почему бы и нет? Нагрею воды побольше, может, и постираю кой-чего. Пока Арса нет, мне даже он не помешает.
Сказано - сделано. Нажигаю побольше углей в очаге, чтоб получше прогреть воздух в шатре, заодно кипячу воду в самом большом из своих глиняных горшков. У меня есть порошок мыльного корня и пахучие травы, так что моя задумка удаётся на славу.
Чувствуя себя чистой, свежей и даже повеселевшей, сажусь поближе к очагу сушить и расчесывать волосы.
Гребень у меня ещё мамин, красивый, резной, тяжёлый. Зубы у него длинные и острые, но ни один не сломан. Мама его ой как берегла, ей этот гребень ещё отец на свадьбу подарил.
Кость холодит пальцы, и монотонные движения рукой вверх и вниз не мешают мне думать о своём и одновременно прислушиваться к звукам на улице.
Не хочу себе признаваться, но я жду Арса. Мне немного обидно, что он ушёл вот так вот, не попрощавшись, ни слова не сказав. Как чужой! Должен же он и сам понимать, что не время сейчас по округе слоняться. Чужаки могут и его захватить в плен или даже убить. И неужели ему так важно изловить свою лошадь именно сейчас? Днём раньше или днём позже - что это изменит?
Ну, может, он всё же одумается и вернётся домой пораньше? Не будет рисковать своей головой и моей жизнью.
Нет, я понимаю, если б нам совсем нечего было есть, но у меня есть и зерно от Миланы, и замороженная зайчатина, приличный запас, зарытый в снегу в укромном месте.
Наверное, я сама должна была быть понастойчивее, не пускать его никуда. Не позволять оставлять меня одну. Но как? Обеими руками вцепиться, что ли? Плакать? Умолять? Просить одуматься?
Нет, с Арсом это не поможет, он не из таких. Меня он слушать не будет, а сам по-своему всегда делает. И хорошо ещё, что без зуботычины в ответ. Любой другой на его месте и кулаком отходит, чтоб не лезла не в свои дела.
Слышу скрип снега снаружи за войлочной стенкой, настораживаюсь, прислушиваясь. И не зря!
Но это не Арс - это Хамала. Я рада её неожиданному приходу. Хоть новости последние расскажет. Она должна знать, что племя решило, если, конечно, решение уже успели принять. Но Хамала не ко мне пришла. Она тут же, ещё с порога спросила без всякого приветствия:
- Где он, Марика? Где этот... этот твой...
- Арс, что ли?- Улыбаюсь невольно, но взгляд у Хамалы такой и лицо, что я понимаю мгновенно: что-то случилось.
- Хамала, что такое? Что произошло?
- Он снова ушёл, да? Снова на охоте?- Старуха сама всё понимает и как-то сразу же сникает вся: роняет голову и руки вдоль тела, даже ростом ниже делается.
- Что случилось, ну же? Ну, говори!- Хватаю старую рабыню за плечи, заглядываю в лицо, скрытое под капюшоном плаща.- Зачем тебе Арс?
- Там эти...- Хамала головой дёргает,- эти снова пришли. Ашира им Алану отдал...
- Они, что же, решили женщинами нашими откупиться?!- Эта новость удивляет меня и возмущает до предела.- Как же так?
- Да.- Голос у Хамалы дрожит, но сама она не плачет.- Твой-то, говорят, против был... Его не стали слушать... Может, он бы хоть с чужаками с этими поговорил... сказал им... Он же знает их язык... он бы мог...
Хамала замолкает, смотрит, как я быстренько собираюсь, заплетаю влажные волосы в торопливую косу, тяну на ноги войлочные чулки и сапожки.
- А Манвар и Сайлас? Неужели и они согласились отдать наших женщин? Как они вообще до такого додумались? Это ж надо! Их остановить нужно! Не позволить! И Арс ещё тоже...
От меня от самой ничего не зависит. Впрочем, как и от любой другой женщины в нашем племени. Нас никто не будет слушать, если так решили все мужчины. Но я не могу оставаться в стороне. Я должна всё видеть своими глазами. Не смею я в такое время отсиживаться в шатре.
По протоптанной тропинке бегу к центру селения. Хамала за мной еле-еле поспевает. Ещё издали слышу лай собак, голоса людские громкие и женский плач с надрывом, с отчаянием. От всего этого сердце в груди заныло, заколотилось до звона в ушах.
Как они могли? Как они могли допустить такое? Своих женщин отдать добровольно! Разве есть такому предательству оправдание?
Таких, как я, поглазеть на происходящее много пришло. Да что там? Тут, кажется, весь посёлок собрался: мужчины, женщины, дети, даже старики.
- Зачем ты пришла?- Манвар хватает меня за локоть, не даёт протиснуться мимо.- Тебе здесь нечего делать...
- Как вы допустили такое...- шепчу в ответ, не скрывая своей злости.- Их гнать отсюда надо было, а не договариваться.
- Кто тебя спрашивает, дура?- Ашира здесь же, поблизости, больно тычет кулаком под рёбра.- Иди к себе! Иди и сиди тихо... Убирайся отсюда или тоже там окажешься.
Головой мотает вперёд и в сторону, туда, где толкутся верхом на своих лошадях чужаки, пришедшие к нам издалека.
Их снова немного, не больше, чем в прошлый раз. Почему же тогда наши мужчины даже не пытаются дать им отпор? Они могли бы прогнать их или убить! Но нет!
Все смотрят молча, как дикари связывают на одну общую верёвку рыдающих женщин. Ни одна из них не сопротивляется, не пытается вырваться или сбежать. Всё уже решено за них, и выглядит со стороны так буднично, так просто. Меня аж дрожь берёт от всего этого.
- Ну нельзя же так... Так - нельзя! Нельзя...- хочется кричать во весь голос, заставить одуматься того же Манвара. И Сайласа тоже. Вон он, стоит рохлей перед чужаками, топчется в снегу неподалёку от лошади, на которой важно восседает молодой вожак пришлых.
Что с ними со всеми происходит? Трусы они все, вот кто! Трусливые, слабые, ни на что не годные.
И Арса тоже нет. Ушёл так не вовремя. Он не должен был оставлять и меня, и всех нас. Он знает язык дикарей, он мог бы сказать им... Его бы послушались.
Мои мысли и мои надежды повторяют слова старой Хамалы. Нам обоим больше не на что надеяться. И не на кого. Мужчины нашего племени - все сплошь трусливые слабаки. Не способные дать отпор!
Да я и сама могу лишь зубами скрипеть с досады и кулаки стискивать от злости. Хоть криком кричи, хоть плачь - бесполезно! Мне не остановить их.
Одно остаётся: радоваться про себя, что саму не тронули, не выбрали в числе тех несчастных. Арса испугались, не иначе.
Вожак чужаков гортанно рычит что-то Сайласу на своём ужасном языке, пальцами растопыренными тычет в лицо. Что его не устраивает?
Как и все вокруг, догадываюсь не сразу, и даже ахаю невольно.
Им мало восьмерых женщин! Им нужно ещё!
Волчьи глаза вожака скользят по лицам. С высоты своего коня он всё и всех видит. От такого острого взгляда не спрячешься ни за чьей спиной.
Не хочу, но сама собой отступаю на маленький шажок. Укрыться! Незаметной стать! И голову пониже, а взгляд - в землю, под ноги.
Меня толкает кто-то в спину неожиданно и очень сильно. Падаю вперёд через всех, кто стоял впереди меня, коленями на утоптанный снег.
Ашира! Будь он трижды проклят! Это всё он.
Хамала бросается помочь мне подняться, собой закрыть пытается, своим сухим телом и свободным плащом, бедная старуха. Но чужак Кшат двигается быстрее, острием копья отгоняет Хамалу.
На глазах всего посёлка я медленно поднимаюсь на ноги, но смотрю не на вожака дикарей - на Аширу. Мой бывший муж злорадно кривится, он очень будет рад таким вот образом избавиться от меня и заодно подгадить Арсу. Пока мы вдвоём, ему нас не одолеть, но, оставшись один, Арс лишится моей поддержки, моего участия, моей защиты. В этом племени он станет совсем бесправен.
Манвар в двух шагах от меня и Шарват за его правым плечом. Может, они защитят меня? Мне всего два шага до них: раз и два! Я ведь не совсем им чужая, я почти год была их роднёй.
Нет! Дикарь не даёт мне и шага сделать. Хватает за капюшон и за волосы разом, дёргает на себя, заставляет глядеть в лицо.
Лучше б мне быть безобразной беззубой старухой, не годной ни на что дельное. А чужак гогочет довольно, языком прищёлкивает. Зубы у него крупные и белые, как у хищного зверя, и в глазах - ярый блеск.
- У меня есть муж... Он не позволит вам... Арс вернётся и найдёт меня!- начинаю, вроде бы, тихо, а на самом деле кричу дикарю в лицо.- Да скажите же ему! Хоть кто-нибудь скажите...
- Вот пусть твой приблудный им и скажет!- долетает до меня насмешливый голос Аширы.
Ни один мужчина из моего посёлка не пытается мне помочь. Ловлю взгляды многих, но все лишь отводят глаза. Сайлас так вообще отворачивается, будто не видит ничего.
Дикарь Кшат тащит меня к другим женщинам, отпускает грубым толчком. Еле на ногах держусь, а другой дикарь уже лезет руки мне крутить верёвкой.
Одно запястье обхватил тугой крепкой петлёй, но левую руку я успеваю спрятать за спину. Нет, я не дамся так легко!  Пусть только попробуют связать меня вместе с остальными.
Этот чужак, что с верёвкой, кажется мне постарше Кшата и злее. Он не возится со мной долго, он попросту отвешивает тяжеленную оплеуху.
Не знаю, как после такого удара я ещё остаюсь на ногах. Глаза на какое-то время чернота застилает. Вкус крови во рту острый и сильный. Ну, вот, сама себе губу прикусила.
Из всех людей вокруг, кто видит, что происходит, одна Хамала не остаётся в стороне. Она следом кидается с криком, на подоле моём виснет, хватает ближайшего из дикарей за ноги и просит, просит за меня.
- Ты что ж творишь, изверг ты проклятый? Не смей девчонку трогать... нельзя ей с вами, понимаешь? Нельзя, говорю... Муж у ней строгий, он вернётся скоро и искать её пойдёт... Слышишь, ты, неслух проклятый...
Даже я сама не очень-то верю словам Хамалы. Откуда она взяла, что Арс пойдёт меня искать? Да и когда он ещё вернётся? Вечером, к ночи? Чужаков уже не будет здесь, поэтому...
На Хамалу не обращают внимания до тех пор, пока она не начинает, осмелев, раздёргивать узел на моих руках. Кшат возвращается к нам, грудью коня напирает, кричит на старуху, страшно скалясь, а меня копьём подталкивает к другим женщинам.
Ну, всё, вот мы и трогаемся. Воины верхом на конях окружают нас со всех сторон. Плач, крики и собачий лай провожают до самого края селения.
Никак не могу поверить, что всё это происходит со мной, что я ухожу из родного посёлка навсегда, что никто не остановит нас, никто нам не помешает.
Как же так? Почему всё так?
Я даже не плачу. Сама себе удивляюсь, но внутри всё сжалось и затвердело. Чувствую себя так, точно на месте сердца камень вырос, холодный, тяжёлый, что даже дышать и то тяжело. Ноги идти не хотят, как будто не свои, но верёвка тянет вперёд, и я волокусь самой последней из женщин. Какая-то из них без остановки плачет с причитанием. Ощущение такое, что на похоронах. И от этого ещё сильнее на душе тошно.
В моей голове одна мысль мне покоя не даёт: если б Арс был сегодня со мной, ничего бы не случилось. Он не позволил бы забрать меня. Да он бы и не выпустил меня из шатра.
Из-за низко надвинутого капюшона вижу только одного из чужаков. Он едет справа от меня. Лошадь тоже медленно шагает через высокий снег, понурив тяжёлую голову и взлохмаченную чёрную гриву. Верёвочные поводья и сама уздечка украшены цветными шерстяными нитями с узелками: черными и красными. Впервые в жизни лошадь так близко от меня, всего лишь на расстоянии вытянутой руки. И она так послушна. Подчиняется малейшему движению поводьев.
Замечаю, когда мы проходим через высоко наметённые сугробы, что сапоги чужака оставляют на снегу продольные полосы слева и справа от следов лошади. Неожиданно вспоминаю, как Арс рассказывал об этом и даже показывал ладонями, сидя на скамеечке у очага. Понимаю вдруг с резкой болью, что мы же с ним не увидимся больше никогда. И в свой шатёр к себе домой я тоже никогда не вернусь.
О, Создатель, лучше бы мне умереть тогда!
Арс даже не попрощался со мной, когда уходил, не обнял, ни слова доброго напоследок от него не услышала. А теперь он вернётся вечером, а там что? Очаг уже выгорит и остынет, будет холодно. И даже поесть я ещё ничего не приготовила.
Страх, отчаяние и боль - ничто из всего этого не тронуло меня настолько, как эти мысли. Я плакать начинаю, неожиданно и неудержимо.
Крупные горячие слёзы текут по щекам, и я даже не пытаюсь их скрывать. Плачу навзрыд в подставленные ладони, а верёвка всё тащит и тащит меня вперёд за всеми остальными.
И куда мы теперь? Что с нами будет?
Повсюду лишь снег и голая равнина. Слёзы мешают мне видеть хоть что-то перед собой.
Холодный ветер задувает под капюшон, от влажных волос мёрзнут шея и затылок, а выбившиеся прядки твердеют на морозе, как сосульки.
Когда чужаки останавливаются дать отдохнуть уставшим лошадям, все женщины сбиваются в маленькую тесную кучку. Многих, вернее, почти всех я здесь знаю по имени и в лицо.
Тут Лима и Танис из семьи Хармаса. Здесь же средняя из дочерей Кривого Халвина, девушка с неброским лицом и угрюмым взглядом. Алана - рабыня из семьи Аширы - самая старшая из нас, она держится увереннее и проще, хотя у самой в посёлке остались сын и маленькая дочка.
- Ты чего всё плачешь и плачешь?- Алана подбирается ко мне, удерживая связанными руками полы моего плаща, внимательно оглядывает лицо.- Не надо плакать. Что уж тут поделаешь? Слёзы - теперь не подмога. Будешь плакать всё время, устанешь быстрее. А назад они не отпустят, убьют, скорее.
Да, слова эти - утешение слабое. Тут никакими словами горе не уменьшить.
- Арс узнает... узнает, когда вернётся...- шепчу со всхлипом.- Он сильно против был...
- Все против были, да что толку?- роняет дочка Халвина, а сама даже не смотрит в нашу сторону.
- Это всё потому, что Переброда вождём выбрали. Он чужой, из другого племени к нам перебрался, ему всё равно. Прибился к нам, вот и всё,- это говорит Лима. Лицо у неё строгое, и брови сердито хмурятся. На чужаков она настороженно поглядывает, скорее, со злостью, чем со страхом.- Не хотел Хармас ничего им давать, биться хотел, и что? Кто его поддержал? Никто!
- У Сайласа сына чуть живым вернули,- вмешивается девушка, имени которой я не знаю. По тому, что она говорит, думаю, она из семьи Переброда, нашего непутёвого и слабого вождя.- Чужаки двух других мальчиков убили, задушили, в жертву своему богу оставили. Страшно с такими тягаться...
При этих словах все девушки невольно ещё теснее друг к другу притиснулись, глядя на чужаков вокруг себя с ещё большим страхом и отвращением.
А пришлые настолько спокойны и уверенны, никуда не торопятся и ничего не боятся. Хотя чего им бояться? Погони?
Они даже с лошадей слезать не стали, лишь побросали поводья. Что-то перекусывают тут же, громко чавкают, смеются, переговариваются своими жуткими гортанными голосами.
Смотрю на них, таких чужих, во всём на нас не похожих, и чувствую, что дрожу всё сильнее. Это не только от холодного ветра, это, скорее, от страха, от неизбежности. Какой-то из них сделает меня своей рабыней. Пытаюсь угадать, который, и меня передёргивает от одной лишь мысли.
Арс, где ты пропал? Почему ты меня бросил? Ты так нужен мне сейчас! Спаси от этих зверей, забери меня отсюда. Забери, прошу!
Не замечаю и сама, как снова начинаю плакать. От слёз глаза болят и переносицу ломит, но я только смаргиваю часто и дышу через разжатые зубы.
Алана поддерживает меня под локоть, шепчет:
- Ну, ты чего, ласточка моя? Не надо так убиваться...- Тёплой мягкой ладонью оглаживает мне лицо, стирает жгучие слёзы.- Посмотри, вон, на себя... Средь нас ты самая молодая, самая видная... они за тебя ещё драться будут. Погоди, вот увидишь, тебе самый лучший из них достанется. Вожак этот...
Я на её слова всем телом крупно вздрагиваю, а Алана улыбается с пониманием, а у самой улыбка-то совсем невесёлая и в тёмных глазах - боль неприкрытая.
- Нам, бабам, всё одно... лишь бы бил поменьше. А так... что там работать, что тут, без разницы,- это говорит ещё одна из женщин, уже немолодая и безразличная ко всему рабыня с непривычным именем Ялла.
Когда-то её захватили ещё молодой в соседнем племени, и она всю жизнь прожила в семье Манвара. В женском шатре у Аширы она никогда не появлялась, и знаю я её очень плохо. Лишь раза два мы вместе готовили дрова и шли за водой на одно место. И чего там? Парой слов меж собой не перекинулись.
- А ты, чтоб не били, делай всё, что захотят,- советует Алана, убирая мне волосы под капюшон. У самой руки связаны в запястьях, ей неудобно, а прикосновения всё равно ласковые, почти как у матери.- Не плачь, мужчины не любят слёзы... злиться будет сильнее, и всё. И вырываться не надо, не пробуй... быстрее отпустят. Твой-то хорошенький тебя уж научил кой-чему?- спрашивает неожиданно с лукавым прищуром, а я настораживаюсь невольно, не сразу понимаю, что Алана про Арса говорит.
- Да чего там?- ворчливым голосом вставляет Ялла, она слышит слова Аланы лучше всех, потому что стоит к нам совсем близко, плечом моего плеча касаясь.- Что зубы, что рёбра всё одно пересчитают... чтоб боялись лишний раз и о побеге помыслить не смели.
А что? Я аж подбородок вздёргиваю. Побег - это мысль! Если мы не уйдём очень далеко от нашего посёлка, если ночи дождаться - и сбежать? Вернуться обратно по нашим же следам? Это ж можно попробовать!
Отчаяние готово смениться хоть и маленькой, но надеждой. Я даже по сторонам смотрю смелее. Места хочу запомнить получше и наш путь. Но глазами на лица дикарей натыкаюсь, раскрашенные, чужие и равнодушные, смотрю на лошадей, так же равнодушно жующих сухую траву из-под снега. Понимаю и сама: у них же лошади. Куда я сбегу? Мне не убежать, как ни старайся. На лошадях меня враз догонят. Догонят и тогда уж точно убьют.
А может, так оно и лучше будет? Умереть - и всё! Чем терпеть вот такого вот, дикого и страшного. Его руки на своём теле. Ребёнка от него вынашивать и растить.
Снова вздрагиваю всем телом, аж плечами передёргиваю.
- Ты чего это, замёрзла?- Морщится Ялла. Нижняя губа у неё от вечного безразличия, как у старой собаки, чуть опущена, но зато глаза замечают гораздо больше, чем глаза других:- Ничего, подожди, вот, немного, когда мести начнёт. Вот тогда, точно, зубами лязгать будешь, не согреешься.
Своим вялым безвольным подбородком рабыня указывает далеко вперёд, к подёрнутым дымкой горам. А они заметно помутнели, отодвинулись как будто ещё дальше и посинели сильнее.
- Метель будет, не иначе. К ночи будет...- слова эти тяжким вздохом по женщинам прокатились.
В метель ночью да на равнине - лучше сразу ножом по горлу, чем терпеть весь этот ужас.
- Ох, что будет-то ещё?- вздыхает Алана.- Что с нами, девочки, будет?
Как курочки-куропатки, мы жмёмся всё теснее друг к другу, шепчемся встревоженно, и чужаки, видать, тоже понимают что-то, снимаются неожиданно с протяжным вскриком по одному приказу.
Сами торопятся, подгоняют лошадей, на нас ругаются, шпыняют древками копий и хлыстами.
По глубокому снегу, затвердевшему крепкой коркой, наметённому сугробами, особо-то не поторопишься. Лошади и людские ноги молотят снег в кашу. Мне, последней, идти особенно тяжело. Да и не хочу я торопиться. Чем дальше от родного селения, тем хуже. Если самой мне не сбежать, быть может, Арс пойдёт мне на выручку. Так сказала и Хамала: "...он вернётся и искать пойдёт..."
А если не пойдёт? Если общему решению племени подчинится?
Это Сайлас трус убедил остальных, и ещё Халвин, калека одноглазая. Он-то с самого начала пел, что отдать нас и скотину будет лучше для всех. Он дочку родную врагу отдал! Отдал добровольно! А ещё отец! Мужчина! Воин! Как остальным женщинам в семье в глаза смотреть после такого? Не понимаю! Хоть я и женщина слабая, но я не понимаю. И не пойму никогда.