Марионетка для вампира

Эпизод 6.2

Барон вдруг моргнул, и я заморгала вслед за ним… Чтобы сдержать слезы. Мои колени тут же получили свободу. В плен попала спина. Я ткнулась носом ему в плечо не для того, чтобы приглушить рыдания, а потому что барон захотел прижать меня к себе. Я на диване, он перед диваном на коленях. Мы одного роста, но в разном положении: он подчиняет, а я подчиняюсь. Безропотно.

— Вера, пожалуйста… Не разрывай мне сердце. Дождись двадцать первого августа, и оно остановится само.

Я чувствовала его губы на волосах и молила каждой клеточкой своего несчастного тела, чтобы его клыки не нашли мой язык. Ранки снова ныли, безумно… И этот импульс не мог не передаться чудовищу, стоящему передо мной на коленях.

— Сейчас глупо просить тебя об этом, но я буду хвататься за соломинку, даже видя, что та надломлена. Вера…

Я могла задохнуться — так сильно барон стиснул меня в объятьях.

— Вера, останься со мной! Понимаю, что теперь, когда ты знаешь, кто я…

— Кто вы?

Я хотела вопросом оттолкнуть его от себя, чтобы получить глоток воздуха. Запах розмарина душил… Что он прикрывает? Запах тлена?

— Я — Петер, — ответил барон, привалившись спиной к кофейному столику.

Колени врозь. И между ними я. Сжавшаяся до размеров палки, которую проглотила.

— И все? — с трудом выдохнула я, не в силах унять разбушевавшееся в груди сердце.

 — Не все… Но, наверное, самое важное. Ты — вторая женщина, которой я с разницей почти в сто лет, называю свое настоящее имя. Первой была моя мать.

Я ничего не спрашивала. Я с трудом разбирала слова. Его голос заглушала клокочущая в ушах кровь. Одно я знала точно — барон, как бы его ни звали на самом деле, говорит сейчас со мной по-русски.

— Что такое двадцать первое августа? — спросила я, утомленная своей вынужденной прямой позой и невыносимо пристальным взглядом барона.

— День смерти моей матери. День, когда она прокляла меня и обрекла на сто лет ада. Любя. Да, Вера. Женщина, безумно любившая, ненавидит еще сильнее. Но я ее не виню. Уверен, она не понимала, что последние слова умирающего Господь воспринимает буквально.

Барон замолчал. Всего на мгновение. Чтобы стиснуть в больших ладонях мои, сделавшиеся вдруг чужими, руки.

— Ты больше ничего не хочешь знать, Верочка?

Я молчала. И взгляд мой тоже молчал.

— Я мечтал никогда не сказать тебе этого. Только твое неведение могло служить залогом моего счастья. Со всеми ними я сумел до конца оставаться человеком, тем и горше для меня был итог. Но прошлая ночь все перевернула. Мой последний шанс получить тебя — сказать всю правду до конца. Ты готова меня выслушать?

Я ни к чему не была готова.

— Если только это не займет много времени. Вам необходимо лечь спать.

Я молчала. Говорил кто-то другой, поселившийся без разрешения в моем теле. И это ему, этим странным словам, так тепло улыбался барон.

— Я ведь почти все уже рассказал тебе, Верочка. Остается только переставить нас с братом местами.

Я не мигая смотрела в горящие глаза того, кто назвался Петером.

— У меня ничего не сходится, — честно призналась я. — Петер был гордостью семьи, любимцем матери, женихом Александры и погиб на войне. Выходит, это был Милан?

— Нет, — губы говорящего искривились в злобной усмешке. — Это был я. С одной лишь разницей, что я не погиб, а пропал без вести. Для семьи под именем Милана. Помнишь же, что я взял на себя вину за его выстрел. А остальное… Да, я чуть приврал. Мы стрелялись накануне войны. Мы не знали о ней еще целую неделю и пытались построить дальнейшую жизнь с новой ложью. Мы уже договорились о тайном венчании, когда нас с братом призвали в строй, и я сказал Александре, что не имею права оставлять ее вдовой. Нам с Миланом только что исполнилось восемнадцать, но мы все равно не верили, что вернемся живыми. Александра осталась ухаживать за нашей больной матерью. Руку удалось сохранить, но пользоваться ей мать больше не могла. Брат действительно через год перешел на сторону русских, а я попал к вашим в полевой госпиталь живым трупом. Домой сообщили, что я пропал без вести, а лучше бы сказали, что погиб. Я хотел, чтобы так считали моя мать и моя невеста. Показаться с подобным лицом Александре я не мог, и был бы действительно счастлив, если бы та стала женой Милана, но Александра предпочла уехать. Даже если бы я захотел отыскать ее за океаном, мои поиски не увенчались бы успехом, но я не хотел. Я надеюсь, что она вышла замуж и была счастлива, храня мой прежний образ где-нибудь на самом дне ее святого сердца. А меня ждала жизнь изгоя…

— Почему? — прервала я нескончаемый поток речи барона Сметаны.

— Почему? — Снова эта жуткая ухмылка. — Да потому что я жалел мать. Она поплакала по своему Милану, но рядом остался ее якобы любимый Петер. Он женился, родил сына, все было хорошо… Какое-то время я радовался их счастью. У меня тоже было все хорошо. Я устроился смотрителем в публичный дом. Мое чудовищное лицо должно было пугать посетителей. Война меня закалила, и я мог легко скрутить что пьяного, что трезвого. Хотя прибегать к силе требовалось редко. Хозяйка была еще той стервой и слишком многое позволяла клиентам за хорошую плату. Ее девицы были смертницами. Одну из них я тайно любил. Она смутно напоминала мне Александру. Найдя ее как-то утром наглотавшуюся мышьяку, я не смог отпустить ее из памяти насовсем и снял с нее первую маску, отрезал бедной волосы и создал куклу. Хозяйка простила мне такую прихоть. Теперь у меня была моя Александра, и я сшил кукле свадебное платье.

Голос барона не менялся. Он будто читал набившую оскомину лекцию, хотя я на сто процентов была уверена, что являюсь его первой слушательницей. А если и не первой, то те девочки давно сгнили в могиле.