Маска Зеро

Маска Зеро

Екатерина Алексеевна Цибер

МАСКА ЗЕРО

(рассказ)

Когда из корзинки, из-под курицы-наседки является вдруг миру типичный индюшонок, курица, как правило, отказывается признать факт давней подмены яйца. Точно так же, как подобная курица, вяло недоумевала Елена Борисова на сороковом году своей жизни: пятнадцатилетний Степан стал сплошным разочарованием для матери, а – с чего бы это?

От рождения не особо молчаливый и не слишком скрытный, Степан превратился за последний год в настоящую Маску Зеро – в мнимый ребус, скрывающий пустоту. Эту характеристику придумал отец Степана, переиначив имя любимого киногероя сына – Маску Зорро.

Почему родной петушок перестал чувствовать себя петушком? Родители не знали.

Казалось бы – внезапно, казалось бы – без причины, но Степан обрел черты незнакомца – человека, которого, казалось бы, никак не могли породить на свет божий веселые, бойкие, общительные родители.

Андрей и Елена Борисовы, и их родители, и родители их родителей – все они родились в Грузии, и никогда не чувствовали себя здесь чужими, и не замечали местных странностей, и не огорчались отсутствием логики во многих поступках окружающих. Все они были кавказцами: шумными, бесшабашными, подчас самовлюбленными, нередко льстивыми и лживыми, но всегда легко кающимися во всех грехах, и по сути – отчаянно-добродушными людьми, которых в минуты театральной истерики несложно привести в чувство напоминанием о врожденной человеческой доброте и о солнце родины, равно щедром ко всем тут живущим.

Степан хорошо учился в грузинской школе; почти не ссорился с приятелями; пленял девичьи сердца отменной вежливостью и приятной внешностью. Степан почти не выделялся в толпе. Загорелый, темноволосый, кареглазый, грузиноязычный, он теперь отличался только нетипичной для тбилисца сдержанностью: ни лишних жестов, ни лишних эмоций, ни лишних признаний в чем бы то ни было.

У него уже была любовная связь. Со студенткой. Мать узнала от соседей-сплетников, что сын сам порвал отношения, напоследок одарив девушку тяжелыми золотыми серьгами, которыми та теперь хвасталась направо и налево.

Домашний допрос, учиненный родителями, показал, что деньги на серьги Степан честно заработал, втайне от родных штукатуря частные дома. Отец одобрил такой удачный подход к ранней любви. Но долго радоваться сын родным не дал, решительно, хотя и кратко, озвучив желание насовсем уехать из страны.

– Я должен жить в Ленинграде! Должен! – заупрямился сын в ответ на отказ родителей помочь ему с переездом. – Тут – не мой город. Там – мой город.

– Где ты видел Ленинград, балбес? В старом потертом кино? – съехидничал отец. – Нет никакого Ленинграда! Был – да весь вышел!..

Родители долго и шумно изумлялись, как – и откуда? – сыну вообще могла залететь в голову такая бредовая мысль: покинуть историческую родину! Ведь семья не нуждалась, не голодала даже в самые трудные времена, – Бог миловал! А широкие связи отца позволяли Степану надеяться на престижное рабочее место. Всего-то нужно: с честью поступить в какой-нибудь университет, пережить и окончить его.

– Человек должен найти свое призвание! – попытался объяснить сын. – Или в этой жизни нет смысла.

– Какое призвание?! – хмыкнул отец. – В армию, балбес, сами призовут, ищи – не ищи!

После той беседы Степан окончательно замкнулся в себе: «да», «нет», «не знаю», кивки в знак согласия и мотания головой в знак отказа – вот всё, что теперь слышали и видели родители. А к прикроватной тумбочке Степана словно прилипла навек тонкая книжица Лермонтова «Герой нашего времени», пораженчески-поносной обложкой и портретом индюшачьи-недовольного гения всерьез бесившая «курицу» Елену.

– Ты, Стёп, дочитаешься депресняка-то! – не раз предостерегала мать сына. – Сам стал вялый! Мордой – разочарованный! Хоть с девочками, Стёп, что ли, опять погуляй! Придумали же уродцы такой вот мрак внести в классику! А индюки читают!..

Сумрачный, кисломордый сын помалкивал три года. Куда-то ходил в свободное от уроков время, возвращался запыленный, усталый, долго принимал душ, а потом спал, спал, спал... Отец, который нечасто бывал дома, иной раз думал, что вот так, бесславно и уныло, пустой человек Степан проспит всю свою скучную жизнь.

Сразу после школы сын с блеском прорвался в медики – ему безо всякого блата выписали государственный грант на бесплатное обучение.

Однако, несмотря на яркий успех в науках, по жизни характер Степана стал еще угрюмее. Хлипкую книжицу Лермонтова придавили учебники-гиганты. Степан штудировал медицину сразу на четырех языках, хотя официально сдавал изученное только на двух.

– Стёп, ты так рехнешься! – стращал сына отец. – Отдыхать надо! Выпил бы, спел бы во дворе, как все нормальные люди! Или в гости бы кого позвал, картишки раскинул! Или к девчонке какой сходил бы! Доучишься до психдома, Стёп! Много думать – для потенции вредно!

Сын не спорил. Зубрил себе да зубрил. А годы ползли да ползли...

– Нету там ничего хорошего, в этом твоем Питере! – завопила мать, услышав, что сын каким-то чудом перевелся из Тбилиси в Санкт-Петербург и что жизнь грозит Степану теперь: застрять в России не менее, чем на пару лет обучения. – Серость, дождь, туман, тоска! Упаднические настроения! Иголка их памятная – и та в небо торчит, вроде как укоризной смурному климату!

– Зеро – оно и есть зеро! И морда твоя ничего не выражает! И сердце – как пустой барабан! Да и тот порезан, и звука нет! – заскандалил отец. – Пустой ты человек, Стёпка! И нас бросать тебе не жалко! Чего тебе под солнышком не жилось? Чем плохо между зеленых горок было? Чем тебе родина, балбес, под хвост насолила?!