Маскарад

От Рождества до Крещения Петербург гремел маскарадами. В эту пору все только и стремились, что танцевать до упаду, сплетничать и флиртовать. Сам император Николай I любил появляться инкогнито и интриговать какую-нибудь юную особу, которая усиленно делала вид, что не понимает, с кем ее свел случай.

Перед новым годом бывшие выпускники юнкерской школы собрались, чтобы вспомнить учебу и юношеские приключения за стаканчиком наливки. Кто-то предложил ехать толпой в маскарад у князя Барятинского.

- Терпеть не могу маскарады, - признался гусар Богумилов, вольготно развалившись на видавшем виды диване и пуская в потолок колечки дыма.

- Помилуй, как можно их не любить? – удивился кто-то. – Тайна, прелестные незнакомки, которые бесстрашно кокетничают и упиваются безнаказанностью кокетства! Нет, братец, тут ты не прав…

- Я предпочитаю знать, с кем имею дело, чтобы не оконфузиться, - Богумилов выбил трубку и потянулся за кисетом.

Товарищи переглянулись, подталкивая друг друга локтями:

- Признайся, Вава, тебе приходилось жестоко обманываться? Наверное, думал, что любезничаешь с нимфой, а снявши маску, обнаружил, что нимфа ряба и косоглаза?

- Все было хуже.

- Хуже? Не может быть! Расскажи, Вава!

Богумилов долго отнекивался, но потом, выпив для красноречия, начал рассказ:

- Произошло это в Москве, лет десять назад. Я в тот год закончил юнкерскую и наслаждался свободой и светскими развлечениями. Жил вместе с родителями на съемной квартире, в меблированном доме, что по Ямской. Отец не любил многоквартирных домов и все время ворчал, что соседи не дают ему спать, но гостить у моей уважаемой бабушки отказывался. Так вот, в первый день нового года генерал Воронцов давал костюмированный бал для разных. Вы знаете, что это такое. Приезжаешь уже в костюме, чудишь напропалую, и если успеваешь сбежать до полуночи, никто не узнает, кто скрывался под маской. А я был большой любитель подобных увеселений. Да не я один, а все мои друзья. В тот раз к Воронцову нас приехало человек двадцать. Кто был наряжен трубочистом, кто чертом, кто грецким царем, все молодые, дерзкие, жадные до веселия и любовных приключений.
Прибыли мы около восьми вечера, и сразу заприметили в толпе красавицу в черном домино.[1] Чудо, а не барышня! Походка легкая, головка в золотистых локонах, зубки под маской так и сверкают! А уж смеялась она от души – звонко, как серебряные бубенчики раскатились. Она многих очаровала, а я совсем потерял голову. Черт знает что! Никогда такого дурмана не испытывал. Барышня засмеется, веером поиграет, а у меня сердце заходится – до чего хороша, ни одного изъяна! Все туфли вокруг нее истоптал. На мазурку пригласил, протанцевал, словно в угаре. Смотрю на красавицу, а сказать не смею, оробел, как в осмьнадцать лет. А она только смеется, зубками блестит, плечиками поводит, и ни слова – кто такая, откуда.
Вдруг вижу, ближе к полуночи незнакомка моя загрустила, забеспокоилась, берет меня под руку, хочет говорить, да только я ее опередил.

«Вы здесь с кем-то?» – спрашиваю.

«Нет, одна, - отвечает и смущается, покраснела, как розан. – Брат обещал забрать, но почему-то не приезжает».

«А я как раз с извозчиком! – и от радости пола под ногами не чую. – Одно ваше слово – умчу, куда прикажете!»

Она улыбнулась и кивает белокурой головкой: согласна, мол. Пошли мы в гардероб, я франтом выступаю, друзьям подмигиваю – что, мол, съели?! Подаю своей красавице шубку, шарф на плечики накидываю, двери распахнул. Держитесь, говорю, за мой локоть, скользко – не упали бы.
Сели в карету, я барышню медвежьей полостью укутал, сам напротив сел и спрашиваю, куда ехать. Она молчит и на меня из-под маски смотрит. Я опять спрашиваю: куда прикажете, душа моя? Барышня смущается еще больше, воротничок шубы теребит и шепчет: на Ямскую. Я говорю: какая удача, и я там проживаю!

Велю извозчику на Ямскую ехать, а сам ручку красавицы нашел, сжал нежно и комплиментами так и сыплю, так и сыплю. Вы, говорю, одним лукавым взглядом, одной жемчужной улыбкой покорили. До вас, говорю, не знал, что такое душевный трепет. А теперь навечно у ваших ног!
Чувствую, пальчики ее задрожали, но… молчит. И на меня из-под маски смотрит не мигая. Мне даже не по себе стало. Может, думаю, перехватил с комплимажами? Вот ведь скромница попалась!

Приехали на Ямскую. Спрашиваю: к какому дому изволите? Она молчит и опять на меня смотрит. Снова интересуюсь: в каком доме проживаете? Она помедлила и называет. Я чуть с ума от счастья не сошел, покрыл ручку прелестницы поцелуями и говорю: так мы соседи! Ведь тоже там квартируюсь, с родителями! Завтра же, говорю, с визитом! Родители мои будут счастливы познакомиться!

Останавливаемся у парадного, я, как полагается, первым выскочил, лесенку опустил, снежок смахнул, чтобы барышня ножек не застудила. Веду ее к дверям, смотрю любовно. Вот зашли в холл, а там свечи уже потушены, только лампадка перед иконами горит.

Кровь во мне разыгралась, схватил я прелестницу за талию и шепчу: здесь никого кроме нас, душа моя! Извольте личико открыть, дабы мог насладиться вашей небесной красотой.

Она засмеялась и сняла маску…

Тут Богумилов замолчал и принялся сосредоточенно выбивать трубку.

- И что дальше?! Под маской она была страшна, как смертный грех?!

Гусар покачал головой:

- Вовсе нет. Все было гораздо ужасней…

- Не томи!! – вскричали сразу несколько голосов. – Она оказалась…

Богумилов неторопливо высыпал остатки табака из кисета произнес скучно: