Материнский инстинкт

Материнский инстинкт

Удивляться Кукла не умела. Она устало обнюхала сопящие и попискивающие комочки, которые выходили из неё с болью и кровью всю прошлую ночь. Подтолкнула носом крохотные тельца, сбившиеся в тёплую кучку, глубже под брюхо, поближе к ноющим соскам, и закрыла глаза, проваливаясь в короткий беспокойный сон.

Снилось ей лето – горячая пыль просёлочной дороги завивалась рыжими хвостами из-под колёс грузовика, вонючего и шумного. Он быстро катил прочь от посёлка. Так быстро, что молоденькая Кукла не могла его догнать, как не старалась, и остановилась, вывалив язык, тяжело поводя рыжими боками, прямо посреди дороги, тоскливо глядя машине вслед. Она ещё не знала, что люди, которые дали ей имя, кормили всё лето, позволили вчерашнему щенку гордо облаивать чужаков со своего двора, больше никогда сюда не вернутся…

Кукла открыла глаза и прислушалась. Ничего. Тихо. Слышно, как падает мокрый снег за стеной. Высоко-высоко, вдоль стены, тянутся длинные окна. Многие из них разбиты и снег наметает внутрь, но Кукла устроила лёжку в самой глубине огромного зала, под старыми, почти лишёнными человеческого запаха коробками, и никакому ветру не хватит сил донести снежинки до её укрытия.

Она была голодна, но голод не раздражал молоденькую суку так, как жажда. Неловко, на полусогнутых лапах, она выбралась из-под сырого картона, и потрусила к белеющему прямоугольнику выбитых ворот у противоположной стены. На половине пути Кукла тревожно обернулась, приподняв уши – кто-то из щенков пискнул и затих.

Белый мир снаружи ослепил её, заставляя моргнуть. Холодный ветер ударил в худой бок, мороз укусил за влажные соски, обмусоленные щенками. Собака вздрогнула и принялась жадно хватать зубами снег с ближайшего сугроба. Снег таял в пасти, смачивая язык, стекая в глотку жалкими ручейками. В животе стало холодно, но жажда утихла. Зато голод напомнил о себе болезненным спазмом. Кукла снова оглянулась, прислушиваясь, и сорвалась с места, перепрыгивая горбики снежных намётов, петляя между занесёнными кучами железного хлама. Там, за дырой в бетонном заборе, за скользкой и воняющей машинами дорогой, во дворе кирпичного дома стоял огромный железный контейнер. «Помойка», называли его люди, морща носы. «Помойка», - тепло думала Кукла, ныряя в ощерившуюся железными прутьями дыру.

Контейнер всегда был переполнен, мешки, коробки, а то и просто россыпь объедков заваливали отгороженный шатким заборчиком угол двора. Кукла кралась вдоль

дома, пригибая голову к земле, и принюхивалась, топорща шесть на загривке – метки других собак были совсем свежими.

На её счастье двор оказался пуст. Метель замела даже следы недавнего собачьего пиршества. С горечью убедившись, что вокруг контейнера на её долю не осталось ничего съедобного, Кукла с тоской уставилась на покрытый инеем бок контейнера. Ещё раз обежав его по кругу, она обратила внимание на гору снега, прилегающего к ограждению. «А если?» - мелькнуло в лохматой голове. Додумать Кукла не успела – ноги, повинуясь безжалостным спазмам в животе, уже вознесли её на кучу, доходившую до самого края контейнера. Осталось только сделать небольшой прыжок.

Озираясь и поскуливая от возбуждения, Кукла принялась рвать заснеженные пакеты с мусором, вытягивая оттуда всё, что хоть как-то пахло едой. И увлеклась так, что не заметила приближения человека.

- Ах ты дрянь какая! Коль? Ко-оль! Тут собака в контейнере роется! Я боюсь!

Голос толстухи в распахнутой одежде был визгливым и звонким. Кукла залегла среди мусора, опасаясь высунуть нос за край контейнера.

- Щас спущусь, - отозвался рокочущий бас со стороны дома, и собака задрожала. Новый голос не сулил ей ничего хорошего. Сытое брюхо тяжелило, приглашало полежать, но она подскочила, оскалила зубы и молнией метнулась через неширокую щель между сугробом и контейнером. Тяжело воткнувшись подушечками лап в мёрзлый снег, она кубарем скатилась со снежной кучи вниз, и понеслась через двор, поджимая хвост так, что пушистый кончик прикрыл передние соски.

Щенки росли быстро. Трое одинаково-серых, с чёрными кисточками на кончиках хвостов, походили на отца, а последний, самый маленький, был до смешного пёстрым, бело-рыже-коричневым и светлоглазым. Это случилось, когда они уже отваживались выбираться из логова и исследовать грязный пол пустого склада. Кукла, голодавшая пару дней, с истерзанными сосками, через которые щенки тщетно пытались вытянуть хоть немного молока, отважилась на очередной поход к помойке. Ей было страшно оставлять глупышей в одиночестве, но инстинкт велел отыскать еду. Наскоро похватав каких-то дурно пахнущих обрезков и заглотив половинку раскисшего батона, она торопилась назад изо всех сил, гонимая недобрым предчувствием, и услышала голоса ещё от забора. Под высокими сводами старого склада перекрикивали друг друга люди. Маленькие люди. Эхо разносило звонкие голоса по всей территории старого завода.

- Нет! Так нельзя! Да пошли вы!

- Сам пошёл! А ну, вали отсюда! Пикнешь – с тобой то же сделаем! Отдай щенка!

- Нет!

И вдруг перебранку заглушил высокий отчаянный визг.

Лапы Куклы вросли в подтаявший снег. Сердце оборвалось и бешено забилось снова. Глаза застлала красная пелена. Она рванулась к раззявленной пасти входа напролом, не замечая, что режет лапы об острые железяки, что шерсть клочьями повисает на мотках спутанной проволоки среди мусорных куч. Не заметив, как из ворот выскочила сгорбленная фигурка и скрылась за углом склада.