Меч великого магистра

основа книги

Меч Великого Магистра

Часть первая

Тайна старого замка.

Nemo omnia potest scire – (Никто не может знать всего. Лат)

1939 год. Польша.

– Пся крев! Михась! Чуешь? Куды пропал то? – профессор прислушался, но стены Замка наградили его презрительным молчанием, не одарив даже коротким эхом. Помощник не отзывался. Решив, что тот опять сбежал с работы пораньше к своей зазнобе, молодой паненке Басе с Заречья, профессор тяжело вздохнул и, опираясь на трость, пошёл к Большим воротам Замка. По пути он сетовал на безалаберность своего молодого ассистента, да на жадность чиновников, дающих такие сущие крохи на реставрационные работы, что даже нормальных рабочих нельзя нанять, только пьяниц, которых сегодня утром выгнать пришлось, да ещё на ломоту в костях – память о сибирской ссылке в далёком Томске за своё студенческое вольнодумство.

А Михась в тот день так и не попал к своей Басе. Да и в следующий тоже. Его скрюченное тело лежало в тёмной комнате возле стола, на котором лежала серая холстина с нарисованными чёрной краской непонятными знаками и старинный распахнутый ларец. В котором, если бы туда упал солнечный луч, засверкали бы алмазы и рубины, матово засветилось червонное золото колец и браслетов. Через некоторое время часть стены под действием хитроумного механизма плавно повернулась на невидимых шарнирах и встала на своё место так, что никто не смог бы больше обнаружить эту таинственную комнату. Да и некогда это было делать. Подходил к концу август 1939 года. По ту сторону границы, под Добрином, уже прогревали двигатели бравые танкисты Гудериана, а в Кремле внимательно перечитывал тексты секретных протоколов пожилой грузин в полувоенном френче.

Конец 90-х годов ХХ века. Западная Сибирь.

Под утро ударил мороз, и трава вокруг взлётно-посадочной полосы аэродрома подёрнулась инеем. Но видимость была, как говорят пилоты, "на миллион" и задержки московского рейса не предвиделось. Так и есть. В лучах восходящего солнца в небе сверкнула точка, и вскоре по бетонным плитам аэродрома покатилась старая измождённая ремонтами "Тушка". Сорокин облегчённо вздохнул

– Боюсь я самолётов.

– Да их все теперь боятся, сколько попадало их за прошлый год, а этот вообще високосный.

– Ладно, ладно! Всё же нормально, сел самолёт.

– Да я чё, я ничего! Уговори только его обратно поездом ехать, спокойнее ...

Пока происходил этот обычный для современных российских реалий диалог между встречающими, к самолёту подали трап и вереница счастливых пассажиров, выигравших сегодня свою жизнь в так любимую нашим народом игру – русскую рулетку, со счастливыми лицами потянулась к выходу с лётного поля. Раздались первые радостные крик и встречающих, и вот уже обнимают и целуют пассажирок, дружески хлопают по спине и плечам пассажиров, а пассажиров маленьких просто бесжалостно тискают, отчего то и дело раздаётся радостный детский визг.

Наши встречающие избрали более спокойную форму приветствия – Сорокин крепко пожал руку подошедшему к ним высокому стройному мужчине с благородной сединой на висках, а водитель Михалыч перед рукопожатием ещё и торжественно приподнял кепку.

– Как там, в небе, Юра, тарелочки летающие не шалят? – с серьёзным видом спросил Сорокин, – вроде как сезон у них наступает.

– Да нет, не попадались. А вот красот ваших сверху насмотрелся. Помнишь песню, Вить, про «зелё-ё-ёное мо-о-оре тайги»? Я всё никак не мог представить, что это такое, хотя у нас леса тоже будь здоров, в войну был партизанский край, но такого я не ожидал! Восходит солнце, и под крылом от горизонта до горизонта один зелёный цвет. Время идёт, самолёт летит под тыщу вёрст в час, а внизу ничего не меняется. Кажется, и людей то там нет. Ничего, только тайга! Потрясающе!

– А ты поэт, однако!

– Кто бы говорил! В училище, помнится, не я в стенгазету стихи кропал, а мой товарищ. Тот ещё валенок сибирский, Маяковский отдыхает по сравнению с таким вот, – Юрий приосанился и с выражением продекламировал:

Прикажут и встанем

Во весь рост свой

Все мысли и чувства

Оставив позади.

Не наше дело –

Задавать вопросы,

Наше дело –

Окопы впереди!