Мечта

Глава 10. Звонок из прошлого

Глава 10. Звонок из прошлого

Я смотрю на экран, внутри все сжимается. Телефон продолжает звонить, а я не могу оторвать взгляда  от так давно произносимого мной слова – мама. Да не может такого быть! Моя мама умерла, когда мне едва исполнилось восемнадцать! Этого не может быть! Может телефон не мой? Или шутка такая… дурацкая. Хотя я и держу его теперь двумя руками, не могу держать ровно – руки предательски дрожат. На глаза наворачиваются слёзы, часть меня хочет поверить, что в этой версии двадцать третьего марта моя мать жива. Но я понимаю, что это на самом деле невозможно! Что бы ни происходило со мной, оно не может возвращать мертвых людей с того света. Хотя бы потому, что если бы моя мама была жива, я бы не жила в этой задрипанной каморке, да и вообще в этом городе.

Тяжело поверить, но когда-то очень давно у меня было будущее, жизнь, цель и та самая минималка, только в день, на карманные расходы. Мой отец был чиновником, не самым большим, но в нашем городе значимым. Само собой, как и любой чиновник в нашей стране, брал взятки, много взяток, за все, начиная от внесения нуждающихся в жилье в льготный список, заканчивая оформлением дачных участков и остальными подобными махинациями. Денег у нас всегда было навалом. К тому же мама держала бизнес: у неё был свой небольшой ресторан. Все нашу семью знали, но не многие любили. Тогда казалось, все было хорошо, пока у мамы не диагностировали рак. Она боролась с ним несколько лет, ездила за границу, делала химиотерапию и много чего ещё. Ничего не помогало, она угасала.

Дошло до того, что не помню свою жизнь с десяти лет до восемнадцати. Эти годы я провела в больнице вместе с мамой. Восемь долгих лет прошли в постоянной борьбе не только у нее, но и у меня: я боролась с собой и своим желанием «пожить для себя», с отцом и его желанием отдалиться и держаться на расстоянии от матери и, конечно же, с мамой и ее желанием не обременять нас. Больничные счета росли, сбережения наши иссякали, тогда я впервые узнала, что такое экономить и жить от зарплаты до зарплаты. Отец пытался заработать любыми способами, но методы он выбирал не те, за что и поплатился. Он попал в тюрьму, а мама умерла, и моё желание «пожить для себя» исполнилось. Жаль, но в тот момент мне меньше всего хотелось не то что жить в удовольствие, просто жить.

Я так старалась забыть это все, вырезать и скомкать свое прошлое, что теперь, смотря на это одно единственное слово, растерялась. Воспоминания нахлынули, накрыли меня с головой и потопили.

– Эй, ты что плачешь? – донесся до меня вопрос дистрофика, и я громко шмыгнула носом, стирая рукой слёзы.

– Махач, ты бы видела какой там бой! Валерка и впрямь крут! Как он его… Махач, ты что плачешь? – закончил тараторить Антоха и застыл, смотря на меня. – Кто тебя обидел? Вот этот вот дохляк? Ты только скажи, я скажу Валерке, он его быстро отделает!

Не понимаю, что он говорит, мне все равно. Я не могу собраться с силами, чтобы ответить на звонок. Пальцы дрожат, провожу ими по экрану, поднимая трубку, но звонок обрывается быстрее. Мелодия пропадает, и что-то внутри меня тоже обрывается, вгоняя меня в ад воспоминаний.

***

Много лет назад.

Больничная палата, общая, на отдельную тогда уже не было денег. В моих руках скомканное полотенце. От сидения на неудобном стуле болит спина, и затекли все мышцы. Тихо разминаю их, но легче не становится. На прикроватном столике сиротливо лежит тетрадка по алгебре, я так и не закончила домашку. Надо бы сложить в старую сумку через плечо, что валяется в углу, но как-то лень. На часах над дверями полчетвертого вечера, через полтора часа меня попросят уйти. Тихо попискивают приборы измерения пульса. В коридоре, на посту медсестры, играет радио. Гитарный ритм заставляет тихо отбивать ногой в такт. Узнаю песню, когда слышу слова:

«Коли ти один на одинці.

Всі навколо золотоординці, у чужій хатинці.

Ти на одинці і сам себе питаєш,

що робити маєш.»

Это же «Бумбокс» – «Наодинці». Подавляю желание подпеть солисту, люблю их песни. Точнее любила, пока не поняла их смысл.

– Маша, – слышу слабый голос матери, потому срываюсь со стула и подхожу к кровати. – Ты здесь?

– Я здесь, – отвечаю, осторожно касаясь ее руки.

Ее ладонь такая холодная, худая, как будто из нее выпили жизнь. Кожа на руках настолько тонкая и бледная, что я вижу вены. Сжимаю ее руку, осторожно, словно она хрупкая, как  стекло.

– Я здесь мама, – повторяю уже спокойней, переводя взгляд с руки на измученное лицо матери.

Когда-то она была безумно красива, густые каштановые кудри, зеленые глаза, густые брови, тонкий нос и слегка полноватые губы. В мои воспоминания она всегда почему-то приходит в том платье по колено с розовыми розами на фоне листвы, в нем она была на каком-то празднике в школе. Тот образ останется у меня в голове навсегда. От той красивой женщины почти ничего не осталось. Волосы окончательно выпали после третьей химиотерапии, она прячет голову под белым платком с незабудками. Губы пересохли и потрескались, мама кусает их во время болевых приступов. На коже по всему телу появились язвочки, она исхудала настолько, что даже я могу ее поднять. Мне больно смотреть на нее, но я смотрю, улыбаюсь, когда она открывает потускневшие глаза. Мне хочется заплакать, когда вижу в ее глазах немое ожидание, но я не могу этого себе позволить.

– Поспала? – стараюсь говорить спокойно и уверенно.