Медицина как наркотик

Глава 3. Признание.

Но Пётр Сергеевич не только хорошо рассказывал, но и с удовольствием слушал. Так меня ещё никто не слушал. Чем я увлекаюсь? Что люблю? И всё с таким жадным интересом. Я показывала ему свои рисунки, танцевальные движения во врачебной комнате. Я так раскрылась и развернулась, что моё поле, кажется, выталкивало других сотрудников и мы оставались с ним наедине даже, если кто-то заходил.
Столько внимания к своим интересам и признания от мужчины, который мне нравится, я ещё ни разу не получала. А Сергеевич мне, как мужчина нравился. В нём чувствовалось много энергии «Камы». «Кама» так называют в буддизме чувственную, сексуальную любовь. Однажды, я стала просто чувствовать её присутствие в людях, так же отчётливо, как различала цвета.
Но дело было не только в «Каме». Мне так не хватало поддержки моего творческого начала от мужчины, вечно они пытались прицепить меня как вагон к своим интересам, или как топливо для достижения своих целей.
Я опять села рисовать, у меня получились рисунки, в которых была неземная нежность и девушка оранжевого цвета, стоявшая на спине скачущего коня, и держащая в руках развевающуюся ткань. Я даже написала про Сергеевича шуточный рассказ «Спаситель поневоле».
Я показала ему всё это. Он вникал, рассматривал всё медленно, на этот раз похвалы не расточал, а как будто впитывал то, что стояло за этими произведениями, так как утоляют жажду. Я подарила ему всё, всё что нарисовала пока с ним работала и рассказ в придачу. Он забрал, всё забрал.
Практика закончилась. Женя-ювелир, последняя моя несчастная любовь, был окончательно позабыт.

Я училась в Донецке и была смелая, изредка приезжала на выходных, приходила на скорую и не очень вникала в то, какие отношения с другими женщинами может позволить себе женатый мужчина в маленьком городе и в то, что думают обо мне окружающие. Мне важно было, как относится ко мне Сергеевич.
Когда я первый раз появилась после практики, как же он мне обрадовался . Было уже прохладно и Минукин во врачебной комнате ремонтировал старенькую спиральную печку. Какой же родной мне показалась эта скромная (можно даже сказать убогая) обстановка. Настолько всё это оживляло и делало привлекательным для меня присутствие Сергеевича. Несмотря на свою радость Сергеевич держался особенно на людях строже.
А на вызове вставил мне в уши фонендоскоп. И предложил самой заняться больным. Ох, и испугалась же я, впала в оцепенение и с трудом осмотрела больного, на этом мои врачебные действия закончились. Пётр Сергеевич меня долго не мучил. Сам занялся пациентом, поставил спаечную болезнь и назначил но-ш-пу.
Когда мы вышли, я призналась, что боюсь больных. Он засмеялся по доброму, конечно, с неким обещанием помочь мне с моим страхом.

Сергеевич ещё решил выступить не только в роли моего наставника, но и защитника. Когда на вызове больной при мне заматерился, он так на него наехал:

- Не смейте материться при девушке, что больной вообще молчал какое-то время.

Но он часто надо мной подшучивал. Мне тоже хотелось поддеть его что ли, у меня были наброски очень откровенного сексуального общения между мужчиной и женщиной, нарисованные абстрактно скорее как намёк, но тем не менее. И я показала их как-то. Я чувствовала, что он понял, что я там рисовала. Это был не столько намёк на сексуальные отношения, сколько вызов.

Мы не могли тогда знать, что вызов станет основным когда-то в этих отношениях. А пока я пыталась его прощупать на сексуальность. Ведь была такая большая разница в возрасте. Мы были из разных поколений. И я догадывалась, что у нас разное отношение к сексу. Я не чувствовала осуждения от Сергеевича, но задела его, за что точно ещё не знала.
Мне не было страшно устроить Сергееевичу провокацию. Хоть я часто вела себя с ним как маленькая девочка, но внутри я чувствовала себя женщиной и женщиной сексуальной. И я не скрывала от себя, что он мне нравится. Но я ещё мало знала о любви и сексуальности.
Я испугалась, когда он подошёл ко мне ближе, чем когда-либо раньше Мы остались наедине рядом с умывальником, было темно, и люди были далеко. Сергеевич был так близко, его было так много, так много нежности было направлено на меня, он наклонился к моему лицу, так как будто хотел поцеловать. Что-то во мне ликовало, но моё поле гордости или недоверия или чего-то ещё его оттолкнуло. Я задрожала, как осиновый лист, и он остановился. Мы вернулись во врачебную комнату, держась на расстоянии. Мне было и радостно, и грустно одновременно. Радостно от того, что я ему нравлюсь, грустно, потому что чего-то мне ещё не хватало.

- Недостаточно ещё я женщина, - подумала. И ясно представила – как стану взрослой, и он ко мне приедет и будет со мной. И ещё эта песня «Белая, белая ворожка, шалая распутница зима ».
Мы оба сделали вид, что ничего не произошло. Но что-то всё-таки изменилось.
Когда мы сидели во врачебной комнате и беседовали о пациентах, об интересных случаях. Вошла какая-то фельдшер и посмотрела на него с обидой и упрёком. Я решила, что это из-за меня. Сергеевич взял её за руку и сказал, - прости. И ещё я решила, что так говорят, когда есть сердечно-сексуальные отношения. Я так остро чувствовала эти нюансы! Но нельзя сказать, что я ей сочувствовала или чувствовала себя виноватой. Я была так счастлива, что ему нравлюсь.

Но обстановка вокруг нас с Сергеевичем становилась всё более напряжённой. Мне всё тяжелее давалась инициатива, когда закончилась практика. И я не могла игнорировать поведение коллектива, а Сергеевичу, наверное, было ещё тяжелее.
Как-то он привёл меня на общие посиделки, такие коллективные застолья на скорой встречались часто. Моё появление встретили холодно и общение было натянутым. Я молчала, Сергеевич пытался спасти ситуацию, но безуспешно. Когда мы вернулись, наконец, во врачебную комнату, молчал уже он, выглядел огорчённо, даже ссутулился, чего я за ним прежде не замечала.
После этого я долго не решалась появиться. Только заглядывала в окна проезжающих машин скорой помощи, в надежде встретиться с ним случайно. Один раз машина стояла у моего подъезда. Моё сердце заколотилось, я подлетела к этой машине, но там сидела женщина, перед которой он извинялся.