Медовица

Медовица

Мороз кусает щеки и пробирается под куртку, когда Александр поднимает руку, чтобы выкинуть сигарету. Он ерошит волосы, черные как сажа, смахивает с них снежный сахар и разворачивается лицом к свежей могиле. Земля еще не скрылась под белым одеялом, темнеет, словно ночь, бугрится, не прилежавшись, и комок горечи снова застревает в его глотке.

Александр не думал, что эта смерть так тронет его, но, видимо, годы берут свое — начинаешь ценить немногих верных людей. Покойная была как раз такой: исподволь, будто бы невзначай помогала, чем могла, ласкала его младших братьев после того, как не стало матери, пригревала его самого.

А теперь лежит в земле, остывшая.

Тлен.

Девушка, склонившаяся над гранитом, кажется ему совсем маленькой и хрупкой, на ее шапке приютился снег, плечи поникли, и вся она дрожит. От холода и горя.

Вечереет. На кладбище лишь они вдвоем да души усопших, незримо хранящие свои могилы. Александру не по себе, он ведет плечами, сплевывает назад и шагает к Соне.

Он сжимает ее локоть, но она не замечает касания, и только задубевшие пальцы истово гладят памятник, а болючие слезинки бегут одна за другой.

Александр зовет, она не слушает.

— Заморозишься совсем. Пошли, я отведу тебя.

Соня движется рядом с ним, но почти не думает, куда и зачем, лишь позволяет Александру обхватить себя правой рукой, а сама утыкается ему в плечо.

У нее на сердце такая тоска, что душа кровоточит и воет. Многие месяцы, пока мать болела, Соня дежурила у ее постели: обходилась почти без сна, делала уколы, обихаживала, когда та перестала вставать... То, что началось обычной простудой, в результате стоило ей жизни.

Новая хрустальная капелька скользит по ее щеке и растворяется где-то в ткани мужской куртки, и Соня ощущает себя такой невыразимо одинокой, что разрешает себе слабость не притворяться перед Александром. Сколько лет она старалась казаться сильной ради него, хотела быть хоть чуточку похожей на старшую сестру! А сейчас не может, не хочет.

Дом в их деревне в сумерках выглядит мрачно и неприветливо, даже несмотря на включенные лампы на окнах. Внутри него тишина, к которой Соня думает, что не привыкнет никогда. С тех пор, как сестра вышла замуж и уехала, здесь жили только они с матерью, а теперь… Соня не знает, как сумеет ночевать здесь одна, не понимает, как справится с отчаянием, от которого трудно дышать.

Александр останавливается в прихожей, стаскивает куртку и сапоги. Соня стоит возле него неподвижно, с красными от мороза щеками и кончиком носа. Он растерянно выжидает, но она не приходит в себя, и, когда снег на ее шапке начинает таять, Александр поднимает к ней руки, расстегивает серые пуговицы на драповом пальто. Опустившись на колено, он помогает ей разуться.

— Иди наверх. Я сделаю кофе и принесу тебе, ладно? – говорит он, подталкивая ее к лестнице.

Над кухонным столом сияет светильник — вырисовывает причудливую линию теней на стенах, окно покрыто узором зимы, а в печи, расположенной в углу, догорают дрова. Александру неловко оказаться на чужой территории, но он вынужден быть здесь – инстинкты, о которых он не подозревал раньше, твердят, что ему нельзя сегодня оставлять Соню одну.

Девочка подавлена, он видит это. Ее отстраненность, не спрятанные слезы, убегающий взгляд – Александр не привык видеть ее такой.

Он знает Соню с тех пор, как она едва доставала макушкой до этого самого стола, и всегда девочка была улыбчивой и открытой. Ее мать… Александр еще помнит, как сам мучился, когда умерла его мать, он тогда был уже практически зрелым мужчиной, а Соня совсем еще ребенок…

Он не представляет, как уменьшить ее боль, но решает, что будет рядом с ней, пока она не прогонит. У нее ведь никого нет. Она совсем одна. Милая, дружелюбная, неизменно ласковая, Соня осталась наедине со своим горем: друзья разошлись сразу после похорон, а ее сестра Катерина...

Александр не любит о ней вспоминать, хотя и забыть не особо получается. Про себя он все еще зовет ее Котенком, хотя девушки с таким именем уже не существует. Она выскочила замуж за булочника и вместе с ним перебралась в столицу. У них ребенок, мальчик, и Катерина носит под сердцем второго…

Александру не больно, как было когда-то, но обида осталась, а нерастраченная желчь дает о себе знать вспышками раздражения, когда кто-то из приятелей ненароком напоминает о ней.

Катерина бросила не только его — это он мог бы понять, но она разорвала и все нити, связывающие их с Соней.

«Ради блага девочки», — все еще убеждает себя Александр, хотя и сам не знает, во что верить.

Он присаживается возле печки; из поддувала пышет жар, когда он добавляет новых поленьев, и языки огня, ярко-сизого, норовят лизнуть его пальцы.

Кран, шум воды, металлическое бренчание крышки чайника, которую он небрежно опускает на ободок, — единственные звуки, нарушающую тишину. Зловещую. Мертвецкую.

Пока Александр ждет, откинувшись на спинку стула, его взгляд скользит по видавшей виды столешнице, и воспоминания невольно горчат на языке. Сюда его притащили после того как его избили много зим назад. Он лежал, страдая от боли, но старался не дергаться, когда Соня заботливо обрабатывала его раны. Ее руки, словно созданные, чтобы врачевать, спасали его и позже: на груди и животе у него остались шрамы полученные в одном из пожаров в шахте, и именно Соня со своим усердием и заботой не дала им свести его в могилу.

Девочка с синими, как озеро, глазами и колдовскими руками. Катерина звала ее Маленькой мышкой и подшучивала над детской привязанностью. Александр всегда знал, что нравится Соне, — она никогда не признавалась ему, но мужское чутье, внутренний голос говорили ему, что он прав. Когда он трепал ее по светлой макушке, она краснела от смущения, но яркость глаз выдавала восторг...

Девочка... Александр смотрит на темные блины, отогревшиеся в центре оконных ставень, и напоминает себе, что она уже не похожа на Мышку. Нисколько. В этом году Соня встретила свою восемнадцатую весну, ее лицо растеряло припухлость, вытянулось, тело стало тонким и ладным, а волосы, когда она не зачесывает их, потоками желтого меда струятся по спине. Александр слышал, как парни в городе болтали про нее, несколько было даже не прочь приударить, но он сам же пообещал, что они будут иметь дело лично с ним, если кто-то рискнет ее обидеть.