Медянки

Медянки

1

 - Ненависть… это как скрип нового пенопласта, как малина с клопом, как ужаленье пчёл, как кипяток на штаны. Вот так бывает, что где-то чешется, а ты не можешь почесать. Ну, не можешь. Нельзя. Или когда в кроссовке острый камень. Нет, пять камней, десять. А надо бежать, некогда возиться и вытряхивать. Каждый шаг ты эти камни чувствуешь, а кроссовки снять не можешь. Или когда идёшь голодный, а навстречу человек, и он ест пирожное. И не просто ест, а так смачно чавкает, и прикрывает глаза, и облизывает крем, а ты смотришь на него, и… ты голодный.

- Нет, это уж зависть.

- А зависть - тоже ненависть. Когда мы завидуем кому-то, мы ненавидим.

- Это нет.

- Да. Да! Вот ты кому завидуешь?

- Ну… не знаю. Никому.

- Так не бывает. Все завидуют. А если ты говоришь, что не завидуешь, ты либо боишься сказать, либо лентяй.

- Кого мне бояться-то? Тебя что ли? И почему лентяй?

- А вот почему. Это как работа, только в голове. Только не школьные задания и не книги. Это как будто где-то внутри твоей башки работают маленькие такие клеточки и заставляют понимать - этот вот человек плохой, а этот ничё так, а этого я просто взял и убил бы, а этого…

- Как это «взял бы и убил»?

- Всё. Забили. Ни фига ты не понимаешь.

- Эй! Ты куда? Ты чё это?

- А ничё!

Он шёл и бил палкой по траве. Одни травинки сухо надламывались, с них сыпались мелкие листья и бледные цветы, другие прогибались и возвращались в прежнее положение.

У поворота рос репейник. Он вылез из земли давно, сразу после снега, и вот уже сто восемнадцатый день встречал солнце, отдыхал в прохладе ночи и впитывал утреннюю росу. Его нижние листья подсохли и обтрепались, верхние вытянулись, а те, что посередине, растопырились на полметра с каждой стороны. Верхушку объедала целая колония чёрной тли, но он всё равно собирался цвести. Ничего, соку много и жизни много - хватит всем.

Мальчик ударил палкой. Сизые гроздья нераскрытых цветков дёрнулись, но не сломались. Ударил ещё. Слетевшая вниз палка криво разорвала сразу два широких лопуха. А голова с сизыми бутонами всё качалась. Но мальчик ударял её, ударял, палка свистела, по грязным щекам катились слёзы, исцарапанные руки сжимали сухую деревяшку.

И молодые цветы упали в дорожную пыль. Как будто маленькие розы в коконе таинственной паутины.

Мальчик ушёл, не оборачиваясь, размахивая своей палкой. А репейник остался. Рваные листья сбились набок, взлохмаченный обломок стебля источал терпкий удушливый запах. Кто его знает, что они чувствуют, эти растения? Живут себе да живут.

На дорогу вышла кошка. Всё это время она сидела под забором. Опасалась - мало ли что. Кошка посмотрела на репейник, втянула носом воздух, попробовала на вкус зелёную боль, травяные слёзы, медленно, словно молясь неведомому богу, умылась. Вечер принёс ей грусть.

2

Мальчик ел жадно, торопливо. Непрожёванные куски сухо продирались сквозь горло.

- Успокойся. Никто за тобой не гонится, - сказала мама.

Он посмотрел на неё так, как смотрят зверьки в зоопарке - послушно, обречённо, но свирепо. Она вздрогнула. До сих пор он так не смотрел. Но это был всего-то секундный взгляд, так, мелочь, ерунда. Вон ведь как наворачивает! Набегался. Опять же, растёт. Вот оно и сгорает. И смотрит нормально, как всегда.

- Ешь, ешь, давай…

Волосы на ощупь как шерсть на загривке у собаки. Только пахнут не так, хорошо пахнут - мылом, пылью и мятой травой.

Потом он лежал, отвернувшись к стенке, тихо-тихо. А она сидела рядом. Он делал вид, что спит. Она делала вид, что верит, что он спит. Но он-то честно не спал, а она быстро убедила себя, что да, спит - вон и дыхание ровное, и ручка расслабилась. Одно плечо торчало из-под одеяла - худое, костистое, крепкое. Она подумала, что ещё весной оно было другим - нежнее что ли, розовее. Потом склонилась и поцеловала его - тихо и быстро, как бабочка коснулась.

 Тут-то он едва не спалился - так захотелось её обнять. Не уходи - не уходи - не уходи. Но он лежал тихо-тихо, упорно играл свою роль.

А она встала, отодвинула стул, взялась за ручку двери. Когда где-то бесконечно, недостижимо далеко - за тридевять земель в другом измерении скрипнула калитка, он подтянул ноги к груди и весь затрясся в слезах.

Ненавижу - ненавижу - ненавижу!

Она шла вдоль сумрачных кустов, а сиреневая полоса неба догорала за холмом. Под ногами прыгали кузнечики. От реки тянуло свежестью и тиной. Сначала она шла осторожно, как кошка, с оглядкой. Потом прибавила шагу, двинулась смелее. Детский сад, сквер, кафе… Каждый следующий шаг был торопливее, босоножки потеряли бесшумность, бессовестно шоркали по асфальту. Сердце стучало.

- Привет, - позвал тихий голос из темноты.

- Привет.

Сиреневые облака наполнились чернильной тьмой. Деревья почернели, зашуршали нездешними голосами. Там, за границей парка, мерцали жёлтые окна и голубые мониторы, фонари озаряли дорожки, а тут было темно и тепло. Тут было по-другому, так, как никогда не было. Это пугало и завораживало.