Скрип с которым открывалась дверь был таким громким и мерзким, будто специально распугивал окрестную нечисть.
Туман разлился по низинам мутным молоком, местами переползая через низкие кочки и просачиваясь сквозь ветхие плетни дворов. Утро уже вступило в свои права, но было таким хмурым, что даже петухи его не приветствовали своими хриплыми криками.
Рваные клочья облаков опускались до самых верхушек безлистого, черного леса обступившего хутор со всех сторон и бесконечно медленно и жутко тянущего к домам свои изломанные руки-ветки. Трава давно пожухла и стелилась по земле грязным запутанным ковром.
Где-то на подворьях, прячущихся в непроницаемой серой мгле тумана, изредка всхрапывали лошади. Коровы, привалившись к оградам чесали шеи позвякивая наброшенными на них цепями и поскрипывая расшатанными досками.
Огромный силуэт двигался по окраине хутора аккуратно огибая ближайшие дворы, чтобы не привлекать внимания чутких к звукам и запахам собак. Высокий, гораздо выше остальных местных жителей, мужчина двигался ровно и без видимой спешки. И хоть ростом он был богатырь, телосложением больше напоминал дикиго борова. Оплывшая жиром туша с редкими сальными волосами и жидкими, почти бесцветными глазами. Лоснящаяся, давно не стиранная холщовая рубаха. Широкие штанины запачканы грязью с темно-зелеными травяными пятнами на коленях, а выше, на бедрах, затерты чем попало руками. Короткая, бычья шея, двойной подбородок и пузо далеко выпирающее из-под выбившейся рубахи.
Размытая фигура бредет через туман согнувшись под ношей большого мешка, размером почти с самого человека.
Под ногами, выдавливаемая из сырой почвы, с каждым шагом хлюпает вода, оставаясь позади мутными лужицами в глубоких следах.
Наконец, миновав хутор, фигура добралась до одиноко стоящей на отшибе старой мельницы. Противно скрипнула и хлопнула дверь, однако туман жадно сожрал все звуки, не потревожив собак в ближайших дворах.
Внутри мельницы великан сбросил мешок на покрытый толстым слоем белой пыли земляной пол. Снял тяжелый от уличной влаги бараний тулуп, грубо и криво залатанный толстой, суровой ниткой. Запалил чадящую лампу с закопченым, треснутым стеклом.
Размытые тени заплясали на стенах превращаясь то в чёрта, то в мечущегося призрака, то в обоих сразу бросающихся друг на друга и шарахающихся от сквозняков, монотонно завывающих где-то высоко под невидимой отсюда крышей.
Мельник снял с остывшей, прибоченившейся в дальнем углу печи, побитый чайник и жадно присосался к причудливо изогнутому носику. Утер губы тыльной стороной широкой волосатой руки.
Побродил по помещению, освобождая стопоры на приводном механизме. Длинные валы качнулись несколько раз в стороны, заскрипели и с натугой начали раскручивать огромные, щербатые жернова.
Здоровяк схватил с пола принесенный мешок и с шумом ссыпал его содержимое в грохочущее жерло.
К царапающим звукам жерновов добавился хруст. Скоро по желобу в заботливо подставленный чистый мешок посыпалась бело-серая, слегка зернистая пыль. Жернова мололи и мололи иногда спотыкаясь. И вскоре звук снова стал ровным, шуршащим и скребущим. Струйка пыли иссякла.
Мельник остановил механизм, который с рыком, нехотя замедлился и замер, окатив глухой тишиной все вокруг. Запустил мощную ладонь в мешок и захватив полную горсть смолотого порошка, неторопливо пропустил его сквозь пальцы тонкими струйками. Затем, привычным движением, отряхнул остатки пыли о штанину. Взвалил мешок на плечо и неторопливо вышел в еще более густой туман.
Пекарь в местной харчевне снова бранился, что из такой муки ни хлеба напечь нормального ни даже черствых ковриг. Но другой муки у мельника отродясь не водилось.
Там же в харчевне мельник затарился большой бутылью самогона и вернулся к себе, щедро прихлебывая из горла на обратном пути.
Окрестности снова разодрал жуткий звук несмазанных петель, когда захмелевший мельник ввалился в свою обитель. Лампа давно погасла и внутри мельницы царил едва рассеянный мрак. Пьяно шаркая по полу, здоровяк пнул валявшийся на полу мешок с которым пришел с утра.
Глухо постукивая из мешка выкатилась маленькая, детская бедренная кость.