Мешок

Мешок

...Кристина подтерла полы, быстро сготовила обед, полила огород и, когда уже заканчивала скручивать шланг, стукнула калитка. Кристина грустно вздохнула. Из-за угла дома, тяжело переваливаясь, вышла мать. Она всегда приходила в это время.

-А что там Антошкино ведерко валяется у дорожки? Непорядок, поди подними, - мать, отдышалась и плюхнулась на ближайший садовый стул:

-Мишка то твой что, скамейку ещё не починил? Во сколько сегодня заканчивает?

-В восемь, - тихо прошелестела Кристина. А потом уже чуть громче добавила, -Мам, ну тебе вот правда делать нечего дома?

-Не гони мать, я устала там в четырёх стенах, дышать там нечем, - отрезала старуха.

Кристина представила материнскую квартиру, состоявшую из трёх крохотных комнатушек казавшихся ещё теснее из-за лишней мебели, которая «вся была нужна», вещей наваленных везде, где можно. Всё это было дополнено связками газет, разномастных кружечек, стеклянных банок, которые мать мыла «на заготовки», правда, никогда их не делала…

-Чего замерла? – вырвала её из мыслей мать, -может, чайку мне приготовишь? Крепкого.

Кристина опять вздохнула и пошла в дом. Она, конечно, хотела бы и сама сейчас сесть и попить чая. В тишине. Подумать. Обмыслить. Попланировать. Но на это никогда не хватало времени. С утра до вечера Кристина была как натянутая струнка – каждую секунду что-то надо было делать, куда-то бежать, кого-то контролировать. Дом, двое детей, маленький огородик. Мишка, работая водителем, мог помочь только по выходным. И помогал, как мог. Но над всей их жизнью грозовой тучей висела мать. Она и была похожа на тучу – большая, одышливая, медлительная.

Когда Кристина с мужем вернулись в свой поселок, выучившись в городе, дочь даже обрадовалась по началу вниманию матери. До этого момента Кристинка мать не интересовала. Она занималась старшими детьми, торговала на рынке, бегала по соседкам. И росла её младшая, как ковыль-трава придорожная – сама по себе. Поэтому, когда уехала в город, даже мысли шальной не было у матери денег попросить, да и сама мать тогда не спросила шестнадцатилетнюю дочь – а есть ли ей на что жить? Уехала и ладно. И хоть Кристина подкопила денег, подрабатывая летом на почте, но в городе их хватило ровно на 6 дней. А через неделю у неё порвались единственные туфли и на новые ушли остатки сбережений. До учёбы оставались две недели, а до первой стипендии и того больше. Поэтому Кристина пошла торговать овощами на местный вокзал к армянину с липким противным взглядом: зато там паспорта на спрашивали и можно было подстраиваться под учёбу. Через пол года, увидев закостеневшие на морозе пальцы девушки, перебиравшей мерзлую капусту, её пожалела женщина из соседнего магазина и взяла к себе продавать хлеб. Там было тепло, вкусно пахло, и можно было взять по бросовой цене чёрствые батоны. Кристина обрадовалась и позвонила впервые матери, торопливо рассказывая, что теперь той будет чем кормить свиней. Мать сказала, что корм очень нужен, но ездить некому. Кристина задумалась. Мешок черствого хлеба стоил 300 рублей. Вроде, мало. Но это была пара её колготок на неделю. Но матери надо помогать. Поэтому Кристина каждую субботу брала хлеб, залезала в автобус, где сначала долго и мучительно ругалась с водителем из-за обьемного груза, а потом весь путь на неё покрикивали другие пассажиры, пиная неудобный мешок в проходе. Но она делала это для матери, а колготки теперь пыталась растянуть на 3-4 недели, постоянно их штопая, отчего они быстро покрывались зашитыми стрелками, словно шрамами, тянущимися по ногам. Потом мать продала дом, дала старшей дочери на пышную свадьбу, а себе купила квартирку, которую переписала на сына. Старшие разъехались, а Кристинка вот, наоборот, в посёлок вернулась.

Не знавшая в детстве любви и внимания, она сначала так радовалась, что мать приходит каждый день в их дом. Но с внуками мать возиться не любила – быстро уставала. Она просто сидела и давала Кристине распоряжения, критикуя или высмеивая. Любимым занятием матери было обсуждать Кристинины косяки с Мишкой. Вечерами, когда он хлебал суп, тёща пристраивалась рядом и, вздыхая говорила:

-Ой, тяжко тебе с Кристькой. Нерасторопная она. Вот я в своё время больше успевала, меньше к мужу приставала –всё делала сама. А она всё ноет и ноет, всё тебя, бедного, дёргает. А ты ж устал, я понимаю…

Мишка отмахивался:

-Елена Михална, мы сами разберемся. Я свою жену люблю. Она хорошая.

-Добрый ты, Мишка, просто. Повезло Кристинке с тобой…

А робкая Кристина так и не смогла матери сказать, насколько ей опостылела такая жизнь. Что ни часа, ни минуты она уже не могла терпеть, когда мать заунывным голосом отчитывает её или рассказывает неинтересные истории, которые сто раз были слышаны… На мать уходили все силы, всё время. Вся Кристинина жизнь проходила перед глазами любопытной матери, которой до всего было дело: какое дочь купила белье, почему без повода печенье дорогое приобретено, а что там в коробке? А в узелке? А почему вещи переставлены, что сажает дочь на грядке? Видела ли она председателя с новой женой? А флюс у Степаныча? А какая гроза была ночью, слышала ли Кристина? Все праздники, редкие приходы друзей, которые в итоге иссякли, всё это было под комментарии матери… С годами Кристина начала огрызаться или молчать, испытывая глубокое чувство вины, но мучаясь и от невозможности хоть куда-то спрятаться. Ей казалось, что мать целый день до ночи жуёт и жуёт её жизнь, а с утра, не успевшую восстановиться за ночь, выцветшую и усталую, опять начинает есть. И всё ей мерещилось, что она тянет и тянет тот мешок, набитый хлебом, который разросся, распух, заслонил собой небо. Но кинуть нельзя: хлеб - это святое! Кристина пыталась только защитить детей, когда мать шлёпала Антошку по затылку так, что порой тот бился об стол, а дочь Маруську ругала, что не сьедает всё с тарелки. Внуки не любили бабку…