Метель

Метель

К.А.

Метель.

Длинная железная змея

движется по снегу,

не уступая силе ветра.

В её расширенных глазах –

отражение города,

нависающего, как проклятие.

Несколько слов,

прилетевших из мозга змеи,

заглушают шум толпы,

осмысленный, как бормотание спящего.

Каждый вглядывается

В пустоту перед собой,

чувствуя, что сердце сжимается

перед прыжком в глубокий

холод нового дня.

Электричка останавливается и

появляется небо,

обычное, как крышка от кастрюли,

в которой Смерть варит

человеческие овощи,

приправленные чем-то…

Горьким, как погибшая мечта.

Так кажется, если смотреть снизу,

со дна города, исцарапанного линиями метро.

А сверху, наверное,

город выглядит как

шахматная доска,

уставленная матрёшками,

не знающими, как ходить.

Появляется здание,

состоящее только

из острых углов,

как будто в незапамятные времена

два корабля столкнулись и замерли,

а море ушло…

День исчезает, не оставляя за собой

ни мысли, ни строчки.

Их и так слишком много, ведь

рукописи не горят,

потому что

состоят из крови

или спрессованного пепла

уже сгоревших дней,

проведённых в свете настольной лампы,

под которой я дважды убил себя,

чтобы жить этим вечером.

Сумерки сжимают горло,

когда я возвращаюсь к началу

завтрашнего пути,

надеясь на то, что дни без тебя

уходят, чтобы не вернуться,

оглядываясь и представляя

дом, до которого

человек может доехать за час,

влюблённый – добежать за полчаса,

любящий – долететь за миг.

Я уже долетал за миг, а потом

бродил вокруг, не находя сил,

не смея, не смея, трижды не смея

поднять голову и взглянуть

на твои окна.

Так было не раз –

вечером, ночью и однажды на рассвете,

когда мне хотелось просто быть рядом,

и вдруг почувствовать, что

ты смотришь, а потом

пожимаешь плечами.

Оправдание ночи лишь в том,

что в ней ярче горят самолётные огни.

Странным образом

страх высоты соседствует

с любовью к самолётам.

Впрочем, и во мне, и вокруг

столько намешано парадоксов,

что сам Господь не разберётся,

ни на Страшном Суде,

ни на предварительном следствии,

тем более что каждый

уже подписал отказ

от ангела-адвоката.

Один самолёт летит прямо на Запад

и я снова представляю этот тусклый свет

высоко над землёй,

и в тысячный раз шепчу стюардессе

на плохом французском,

чтобы она принесла плед или что-нибудь,

хоть шкуру последнего бизона, –

укрыть кареглазую красавицу,

заснувшую у меня на плече.

И в самом конце я успеваю подумать –