Метролли

Скрипкин день

Работа и метролли – вещи неразделимые, как море и чайки или весна и грязь. В этом каменные упрямцы схожи с гномами, трудягами из глубоких пещер, куда никогда не заглядывает луч солнца. Мостовые, трамвайные и подвальные тролли не столь упорны, они и подраться при случае не откажутся и покутить и побездельничать в хорошей компании. И к обитателям подземки относятся с некоторым недоверием – а ну как заразишься энтузиазмом, да начнешь пахать на все четыре стороны.

Метролль Железяка отличался от товарищей тем, что вкалывал строго от звонка до звонка и вполне мог оставить недомытый вагон или невкрученный болтик. Ни выволочки ни штрафные наряды не помогали – толстокожий угрюмец трудился спустя рукава и зевал на попытки его вразумить. Невысокий, графитово-серый, с копной волос, похожей на моховую кочку, он держался наособицу и ни с кем особенно не дружил. И поселился отдельно – засквотил пустой вагон на закрытой лет сорок назад станции, самолично обшил жилище листами кровельного железа и гостей не пускал. В пыльных сумерках он прятал сокровища… но совсем не те, о которых шептались коллеги, поглядывая на одиночку. Ни лакомых угольков и шоколадной фольги, ни мягких ковриков и старых шуб, на которых приятно нежить каменные бока, ни даже пестрых журналов с сомнительными картинками. У Железяки были другие вкусы.

Может причина в том, что метролль появился на свет подле громкого водопада самой холодной в году ночью. Грохотала и звенела вода, разбиваясь о ледяные камни, завывал яростный ветер и озябшие песцы вторили ему жалобным тявканьем. А наутро буря утихла и тролльчонок долго бродил по горам, постукивая холодной сосновой веткой по стволам и сосулькам. Звон и гул, прихотливый узор ритма навсегда поселился в каменном сердце. И метро лишь усилило страсть.

Для Железяки величайшим счастьем оказывались часы пик, беспорядочное многоголосье подземки, из которого складывался единый узор мелодии – словно бы огромное сердце прогоняло потоки крови по жилам туннелей. Стук и шарканье мириадов шагов, визг тормозов и рельсов, согласное таканье тяжелых колес, вибрация резины и стали, искорки крохотных песен на нежных губах, тихий шепот капающей воды… извлечь музыку из сумасшедшей смеси шумов способен лишь истинный меломан. У Железяки всегда получалось.

В пустом вагоне он хранил предметы, способные издавать звуки. Набор забытых хрустальных бокалов, берцовые кости безвестного зверя, гаечный ключ повышенной звонкости и к нему три квартирных ключа, чугунный казанчик, вырытый из раскопа, драконьи когти и чешую, медные колокольчики, погремушки и прочие предметы непонятного назначения. Настоящая скрипка в ветхом чехле, отделанном изнутри бархатом, там тоже хранилась, и потертая блокфлейта с обкусанным мундштуком и пара губных гармошек. Жаль, что корявые пальцы метролля совершенно не подходили для человеческих инструментов. А любая фальшивая нота выводила Железяку из себя. На вверенном ему участке зеленой ветки не задерживались бродячие музыканты – все знали, что стоит начать аскать, и внезапно лопнет струна, оборвется ремень или в вагоне возникнут недовольные представители власти. С телефонами порой тоже случались казусы – вкус у метролля был специфический, и глушить шумы он умел виртуозно.

Свою музыку он творил в одиночестве, забившись подальше в пустой туннель. Каменные пальцы извлекали звуки из гранита, железа и покорного хрусталя, трогали водяные струи, словно струны волшебной арфы, щелкали по гремучей меди и веселому серебру. Звуки метались под сводами стаей вспугнутых бабочек, замирали и таяли, вспыхивали в тиши, осыпались маленькими снежинками. Может кто-то и подслушивал, но застукать товарищей Железяке не удавалось ни разу. Впрочем, он не старался – музыка поглощала его целиком, уносила в снежные пустоши Тролльхейма, к полотнам полярных сияний и колючим злым звездам. Скучный труд становился терпимым, грубоватые шутки товарищей больше не раздражали – ведь дверь в зиму всегда можно открыть.

Очередных музыкантов Железяка углядел в последнем вагоне – троица села на Речном и судя по разговорам планировала подзаработать в переходе на Театральной. С акустикой там и вправду великолепно. Если народу не слишком много, каждый звук растекается по пространству, отражается от красноватых стен. Выглядели любители легкой наживы обыкновенно – тощие, загорелые, в ярких куртках и пестрых мешковатых штанах. Стянутые в десятки тугих кос, унизанные бусинами и камушками прически их походили на свадебные уборы почтенных тролльхен, не хватало лишь мышиных черепов и совиных перьев. Метролль видал и не таких веселых бродяг, одежки его не удивляли. А вот инструменты оказались необычайными – здоровенная деревяшка, туго завернутая в сукно, длинная флейта и… кастрюля? Блюдо? Летающая тарелка?

Непонятная металлическая конструкция пряталась в черном чехле и чуть слышно гудела от прикосновений, словно внутри билась о стенки большая муха. Озадаченному метроллю впервые за много лет сделалось любопытно. Так любопытно, что он нарушил устав и вышел на Театральной следом за троицей. В переходе ребят поджидала четвертая – белокожая тощая дева с иссиня-черными волосами, стянутыми в небрежный узел. Раскосые глаза ее полнились северным льдом, тонкие губы не знали улыбки. Сильные пальцы ловко обхватывали гриф скрипки – а вот инструмент был паршивым, скрипучим и глуховатым.

Музыканты выстроились вдоль холодной стены. Здоровенная деревяшка оказалась чем-то вроде гулкой трубы, бамбуковая флейта отличалась от виденных ранее деревенской простотой, хрипловатым тоном негромкого голоса. А внутри металлического двояковыпуклого диска жила вселенная. Смуглый парень уселся на несвежий пол, скрестив ноги, тронул вороненую сталь кончиками пальцев, похожими на барабанные палочки – и родился нездешний звук, рваный, прерывистый узор ритма. Онемелому метроллю показалось, что он знает мелодию. Так ссыпаются камни с горной тропы, цепляя то корень, то скальный выступ. Так сердитое море ворошит гальку, вызывая непрерывный негромкий стук. Так, подчиняясь неслышному такту кружатся журавли над болотом, сходясь попарно, сплетая гибкие шеи. Так в немыслимой черноте рождаются звезды, рассекая мрак россыпью первых лучей.