Между строчек о нас...

Между строчек о нас...

Катастрофы начинаются с мелочей, не помню, где это прочла. Возможно, автор был прав. Разбитая чашка, упавшая ложка, мелочь, вызваюшая цунами. Наверное, тот, кто это написал, действительно прав. Я не знаю. В день моей катастрофы не было мелочей, предвещавших беду. Обычный день, звонок будильника, кофе, завтрак, включённый ноутбук, загруженные в плей лист песни и открытый файл. Чистый лист, на котором я так и не успела ничего написать, и не напишу уже больше никогда. Почему не напишу? Потому что не успела тогда, а потом просто захлопнула крышку.

Хотя нет, моя катастрофа началась тоже с мелочи. Мне позвонили в дверь.

Что было потом, помню урывками. Хотя, если совсем честно, я вообще почти не помню ту неделю. Она, как рваная киноплёнка, проносится перед глазами отдельными кадрами и сценами, так и не складываясь в единую картину. Похоже, я, что то делала. Кого то успокаивала. Пила водку, как воду прямо из бутылки, как то по-мужски большими глотками и не пьянела. Подолгу сидела глядя в пустоту, принимала соболезнования и сочувствие от смутно знакомых людей, чьи лица слились в калейдоскоп и, думала, куда же мне девать всю эту гору цветов, что заполонила нашу небольшую квартирку. Нашу, я до сих пор натыкаюсь все время на это слово. Наша квартира, наша спальня, наша ванная и всегда поправляю себя, не наша – моя. Теперь, только моя. И это не больно, или мое ощущение боли отличается, потому что во мне нет боли, во мне есть только пустота. И это ощущение пустоты и ожидания, когда же придёт боль, оно ужасает. Потому что боль так и не приходит. Её нет, есть только пустота.

Пустота, она стала синонимом моей жизни, даже нет, не жизни, состояния. Она везде, в твоем любимом кресле, в твоей чашке стоящей на полке, в рабочем столе с ежедневником раскрытом на 25 июля… она пропитала все вокруг. Стала частью меня самой, я сейчас тоже пустота.

Мой психотерапевт говорит, что я должна заполнять жизнь обычными ежедневными вещами и тогда они снова обретут смысл. Дурацкий совет. Интересно он сам пробовал ему следовать? Вообще эти сеансы психотерапевта тоже глупая идея. Я прихожу к нему два раза в неделю, сажусь в удобное светлое кресло и рассказываю, как прошел мой день, как я спала, что мне снилось. Никогда этого не понимала. Ты, наверное, сейчас бы надо мной посмеялся. Раньше я часто читала очередную психологическую муть, выискивая «правильные решения очень важных проблем», а потом зачитывала тебе их вслух, а ты, смеясь, кричал из кабинета, что все прекрасно, только это не работает. А потом мы как всегда спорили до хрипоты. О чем это я? Ах да, ты действительно был прав. Это не работает, не со мной. Но мама считает, что со временем мне это поможет. Может быть она права.

Раньше, я всегда выплёскивала себя на бумаге, писала, писала, писала. Ты говорил, что когда-нибудь просто соберешь все и отнесешь в ближайшее издательство, а я возмущенно фыркала и говорила, что не хочу, чтобы мою душу растаскивали по строчкам все кому ни лень. Но сейчас я пишу, и ищу агента и издательство. Это книга о тебе. И чуть- чуть о нас. Я знаю. Ты бы отмахнулся от этой идее. Что о тебе еще не знает общественность, благодаря папарацци люди не в курсе ну разве что цвета нашего унитаза и то вряд ли. Тебя ведь давно растащили не то что на строчки, а на кадры и пиксели. Но я не хочу, чтобы тебя запомнили таким, вылизанно-глянцевым, пахнущим типографской краской и гламуром. Я хочу, чтобы тебя запомнили другим, домашним, где-то нервным, саркастическим и добрым, педантичным в своей работе и совершенным раздолбаем во всем остальном. Я хочу, чтобы тебя запомнили моим, таким, каким тебя знаю я.

Хотя может все дело во мне самой, я пишу, потому что за всей этой газетной шумихой, за всей этой журнальной правдой и сама боюсь забыть тебя настоящего, боюсь, что со временем ты исчезнешь из памяти, сотрешься и останешься лишь официальной биографией и отретушированным глянцевым снимком.

А помнишь, как мы познакомились? Твоя первая выставка, в том старом полуподвальном кафе. Половина зрителей пришла просто из любопытства, вторая потому, что так надо, мало кого интересовали твои работы. Да и на саму выставку скорее смотрели как на каприз звездного мальчика в перерывах между сьемками для Гуччи и Прадо щелкающим фотоаппаратом. А меня так и вообще загнал дождь. Как нелепо жизнь сталкивает людей. Но это того стоило, промокнуть до нитки чтобы встретить тебя. И та фотография. Я просто не могла отвести от нее взгляд. Хрупкость подвесного моста над пропастью, туман. Это было так ярко, так завораживающе. Ты снимал такие простые обыденные вещи, я до сих пор не знаю, как ты это делал, видел волшебство в повседневности, казалось, не зафиксируй это на пленке, никто и внимания бы не обратил. Ты заставлял людей своими работами замечать красоту, восхищаться ею.

Смешно но, похоже, я была единственным человеком, которого волновали твои работы и совершенно не волновал ты сам. Безумно далекая от твоего круга, живущая в своём измерении, понятия не имела кто ты такой. В мире Гэтсби и Достоевского, высокопарных размышлений о природе внутреннего человеческого конфликта, в тепличной среде рафинированной интеллигенции душевное превозносилось над телесным, а в мире шика и гламура никого не волновала твоя душа, важна была лишь обертка.

Мы были двумя планетами, благодаря какому-то капризу судьбы, сошедшие со своих орбит и случайно встретившиеся. Удивление на лицах твоих коллег, шок моих друзей. Ты заставлял меня не пить литрами кофе и бегать по утрам, я объясняла, что в макаронах с мясом раз в неделю нет ничего дурного, а прическа «потеряла я расческу» никого не испугает в булочной в трех метрах от дома. Мы меняли друг друга. Меняли наши миры. А может просто создавали наш собственный.