Межнева пустошь

Межнева пустошь

Виктор любил охотиться. Он так и говорил – «люблю». Только если приглядеться, то любил он на самом деле подолгу плавать на своей старой, латаной-перелатанной надувной лодке по заросшим камышом озёрам и соединявшим их протокам, особенно ранней осенью.
Ему нравилось любоваться доселе невзрачным, а сейчас внезапно расцветшим лесом, вглядываться в поблёкшее сентябрьское небо, вслушиваться в баюкающий голос далёких пустошей и, при случае, стрелять в пролетающих над ним уток, которых, к слову сказать, на болотах водилось великое множество. Собственно, не будь у него ружья, он бы с не меньшим удовольствием плавал бы и так, а быть может, и вовсе прогуливался бы пешком, собирая грибы, но ружьё было, и оттого он считал своим долгом брать его на болота и стрелять, когда выдавалась такая возможность. Впрочем, он чаще промахивался, чем попадал, так как ему нравился сам процесс стрельбы, а не её результат.
Тяжесть остро пахнувшей смазкой двустволки, тусклый блеск воронёной стали, отдача, грохот, гулкое, размашистое эхо и кисло-острый запах пороха пьянил его. Он улыбался после каждого выстрела, а когда видел, что все утки целёхоньки – улыбался ещё шире и беззлобно грозил им вслед. Словом, был он редкий чудак и ко всему прочему, был он абсолютно уверен в том, что на болотах ему ничего не грозит.
Нет, не то чтобы он не страшился лихих людей с ружьями, которые хоть раз да и встречались всякому, кто подолгу странствует в подобных местах – таких встреч он всячески избегал и был осторожен – речь шла о другом. Он совершенно не боялся потусторонних сил, которые, по слухам, любили Мешёру до ужаса, так что буквально под каждой гнилой корягой можно было найти здесь если не лешего, то кикимору, а заповедные озёра так и кишели русалками да водяными. Виктор абсолютно не верил в болотных призраков, рассеяно слушал истории про оживших утопленников, посмеивался над легендой об Ушме, а рассказы о гиблых трясинах лежавших за Чёрной гривой и вовсе не вызывали у него ничего, кроме презрительной ухмылки. Он был опытным путешественником и немало повидал на своём веку, но хоть тресни, нигде, даже мельком, не встречал р на своём пути болотную нечисть, а потому и не верил в неё.
Да, в Демьяновом урочище человек мог запросто заблудиться и плутать по много дней. Да, в Мяковой трясине у Нижнего озера легко можно было увязнуть и сгинуть. Конечно, на старых торфоразработках нужно было быть крайне аккуратным и осмотрительным, чтобы не попасть в старый котлован или присыпанную валежником яму, но какое всё это имеет отношение к нечистой силе? Если уж на то пошло, то скверная дорога между Шатурой и его деревней была куда более проклятой, нежели лес, так как гибло на ней народу в сто раз больше. «Нет, - качал головой Виктор, смоля папиросу, - всё это чушь. Просто нелепые сказки. Болота ничуть не страшнее города, а быть может ещё и получше будут... По крайней мере, там тебя никто зазря не обидит...»
Так думал наш охотник, и ни разу за всё время его странствий не пришлось ему усомниться в правоте своих догадок. Ни разу, пока не задумал он добраться до Межневой пустоши, на которой ни разу доселе не был...
Собственно он давно хотел попасть туда, но каждый раз ему что-то мешало, да и лежала пустошь в стороне ото всех троп, и путь к ней был долог и труден. К тому же, место это считалось гиблым. Рассказывали, что во времена освоения Мешёры там вздумали проложить узкоколейку, чтобы спрямить путь вокруг болот. Сказано-сделано. Дорогу стали тянуть через бурелом и пустоши, рубя лес и делая насыпь, да только на вторую неделю вся бригада строителей вдруг померла - повесилась в одну ночь в своём рабочем вагончике, а их бригадира нашли утопшим в соседнем мелком озерке. Дело замяли, объявив, что рабочие отравились техническим спиртом, но слухи уже поползли и когда вторая бригада в панике разбежалась не проработав и дня, утопив трактор и побросав всё на свете, работы приостановили, созвали комиссию, а потом всё забросили, так что и поныне можно было найти там остатки домика и край торчавшего из трясины трактора. Дорога пошла стороной, через Северную гриву, а Межневая пустошь и несколько озёр по её краю стали проклятым местом.
Сюда то и хотел добраться Виктор, так как слышал, что места там сказочно красивые и что самое важное – совершенно дикие и человеком не замусоренные.
«Людей там нет, а больше бояться мне на болотах некого, - размышлял он, направляя свою лодку по узкой лесной реке в сторону пустоши. – Вода в этом году стоит как никогда высоко. Когда ещё такая удача будет? По такой-то воде я мигом туда доберусь, и даже идти не придётся... А ежели и придётся, так самую малость, километра три-четыре, как повезёт... Уток там должно быть видимо-невидимо... И тихо...»
Два дня Виктор пробирался по узким протокам и старым руслам до озёр, за которыми начиналась та самая роковая пустошь. Август был тёплым и печальным. Тень осени уже склонялась над остывающим лесом, и утром на траве кое-где блестел иней, но листва ещё была зелёной и когда солнце припекало, казалось. Что лето в самом разгаре.. Виктор плыл не спеша, наслаждаясь природой и удовольствием вдыхая полный грибного запаха воздух. Его лодка скользила по тёмной глади воды легко и бесшумно, точно призрак, унося путешественника всё дальше и дальше вглубь заповедных просторов Мещёры.
«Хорошо, - думал Виктор. – Как есть хорошо... Где ещё так отдохнёшь?.. И тихо...»
На третий день, утром, когда он отвязывал лодку от берега, его отражение в воде вдруг жутко исказилось, и из озера на него глянул мертвец. Вадим отшатнулся, но затем, вновь подошёл к берегу и склонился над водой. Его лицо было спокойным и слегка насмешливым.
«Показалось, – усмехался он своему отражению. – По-другому и быть не может... В лесу всякое привидеться может, да только не нужно это в сердце принимать... Пустое это... Лес попусту не тронет...»
Виктор умылся, забрался в своё судёнышко и оттолкнулся от берега. Вода нежно зажурчала под вёслами. и он заулыбался. Он любил этот звук в ранней тишине окутанного туманом озера, когда кажется, что ты один на всей земле и эта кружевная тишина будет длиться вечно.
Он пересёк первое озеро сравнительно быстро, но оказавшись на втором, сразу же оказался в лабиринте узких проток, которым конца и края не было видно, так что он проблуждал в них до самого вечера, да так и не смог добраться до выхода.
«Ничего... - думал он, устраиваясь на ночлег на небольшом острове. – Две трети прошёл и славно... Помаленьку одолею... Завтра с новыми силами живо пробьюсь, а там, глядишь, и на реку выйду... А хорошо тут... Тихо...»
Пару раз над ним пролетали утки, но он так устал за день, что ему было лень стрелять. Он просто смотрел на них и прикидывал, как бы он в них прицелился. Только когда стемнело, не в силах отказаться от удовольствия, он медленно поднял тяжёлое ружьё, крепко прижал его к себе, толкнул предохранитель и медленно потянул спусковой крючок целясь в полярную звезду. Сумрак озарился двумя вспышками. Рваное эхо помчалось над болотами, а он всё стоял, не отнимая от плеча ружья, жадно вдыхая горький дым и настороженно вслушиваясь в тающий вдали грохот выстрелов. Потом он вытащил стреляные гильзы, повесил ружьё на ветку и вдруг замер, точно громом поражённый, потому что ему показалось, что кто-то стоит прямо за его спиной и лицо его ужасно и черно...
Видения пропало так же быстро, как и появилось, но он никак не мог унять дрожь в руках, и кружка с чаем ходила ходуном.
«Устал я, должно быть, - размышлял он, полулёжа на подстилке из сухой осоки. – А может и старею... Шестой десяток всё же, не шутка... А только всё одно странно, отчего это со мной вдруг твориться?.. Кому рассказать, так засмеют... Скажут, ага, теперь то ты веришь?! А во что верить то? В леших что ли? В кикимор? Брехня... Я тут сорок лет ошиваюсь, да никого кроме кабанов, да лосей не видывал... Они тут хозяева, больше некому... Они, да я...»
Он уснул в полночь и проспал до ранней зари. Ночные тени витали над его головой и болота дышали ему в лицо, но он был покоен и проснулся свежим и бодрым, как встарь. Наскоро поев, он быстро отплыл и через три часа преодолел остатки лабиринта.
Выплыв на чистую воду, он, не оглядываясь, поплыл по следующему озеру, длинному и узкому точно лезвие охотничьего ножа. Он грёб сосредоточенно и зло, точно работал не вёслами, а махал колуном, и на его лбу стоял пот. Мертвец сидел на корме. Он знал, что он там. Он забрался туда ещё в лабиринте и больше не желал исчезать. Виктор не смотрел на него и продолжал угрюмо грести, без отдыха и покоя, точно одержимый и всё думал:
«Я, что же, получается, сошёл с ума, да?.. Как же так?.. отчего я?.. Зачем?..»
Изредка он отпускал вёсла, торопливо засовывал в рот папиросу, прикуривал её и снова бросался грести, точно боясь, что если он не сделает этого, то мертвецу на корме это не понравиться.
«И всё равно это неправда, - бормотал он, морщась от дыма. – Всё равно это неправда! Не может этого быть. Он не настоящий... Это я вижу его, но его нет... Нет... И я не болен... Я нормальный... Я просто немного устал... Такое бывает... Раньше не было, а вот сейчас есть... Но ничего... Вот я отдохну, и всё будет хорошо... Всё опять будет хорошо... Просто не смотри на него... Не смотри... Тебе кажется, что это ты, но это ложь... Ты жив... Ты дышишь... У тебя ружьё... Просто греби и всё наладится... просто не думай о нём...
Он миновал длинное озеро, а за ним ещё несколько небольших озёр и начал искать старый водоотводный канал, который должен был привести его в самый центр пустоши.
«Уже близко... – криво улыбался он. – Рядом уже... Там ты отдохнёшь, и успокоишься, и всё будет хорошо... Там тихо... Ты просто ляжешь на дно лодки и будешь лежать и слушать камыши и смотреть в небо и никто тебе не помешает... Никто... И он тоже... Никто...»
Мертвец не шевелился. Его выпученные, застывшие глаза на вспухшем лице висельника неотрывно смотрели на Виктора, и этот взгляд был хуже любой пытки.
Он грёб весь день кряду. Его руки кровоточили и спина и шея нестерпимо ныли, но только когда окончательно стемнело, и он стал натыкаться на невидимые отмели, Виктор причалил к берегу и замер, изредка вздрагивая всем телом. Слёзы струились из его глаз, и он смахивал их робким, осторожным движением, словно боясь потревожить того, кто сидел напротив. О чём он думал? Он сам толком не знал. Мысли, что раньше парили в его голове точно вольные птицы, сменяя одна другую, сбиваясь в стаи и вновь разлетаясь, вдруг куда-то пропали и в голове его наступил небывалый, странный, тревожный покой. Он не ел весь день, но аппетита не было. Он только жадно черпал ладонью озёрную воду и с наслаждением пил её. Вскоре он, неуклюже облокотившись на борт. Ночной туман окутывал лодку и его самого, но ему не было холодно. Он был очень и очень далеко и его мрачные грёзы прервались только с рассветом.
В розовом сиянии нового дня он вновь взялся за вёсла и повёл лодку вдоль стены камышей, пытаясь отыскать пролив. Тот, мёртвый, на корме, больше не беспокоил его. Он понял, что пока он плывёт в нужную сторону ему не о чем беспокоиться.
Протока появилась неожиданно. Она казалась слишком узкой, но Виктор сразу почувствовал, что им туда. Он не мог сказать точно, когда стал думать «мы», вместо «я», но это было неважно. Всё вокруг было неважно за исключением медленно проплывающих мимо пологих берегов, отражающихся в застывшей воде, бездонного, выцветшего неба над головой и чего-то ещё, недосказанного, что слоилось в воздухе точно сухой, невидимый туман.
Протока скоро расширилась, и он налёг на вёсла, так что лодка послушно понеслась вперёд, вспарывая брюхом зеркало чёрной воды. Мертвец передвинулся ближе, расположившись у самых ног Виктора, и его голова покачивалась в такт ритмичного движения лодки.
«Вот мы и на месте... – неслось в голове Вадима. – Вот мы и дома... И вправду тихо... Очень тихо... Очень-очень... И красиво...»
Они проплыли вдоль большого, невероятно зелёного луга, затем углубились в лес, а после, справа и слева пошли только камыш да осока, и больше уже ничего. Вадим вдруг отпустил вёсла, и лодка сама заскользила дальше, ведомая то ли теченьем, то ли ветром. Он больше не видел мертвеца, но знал, что тот рядом, сидит у его ног и пристально смотрит прямо ему в глаза.
На одном из поворотов, лодку прибило к берегу, и Виктор понял, что пора выходить. Он вытащил ружьё, не тронув остальные вещи, и тяжело зашагал по топкой земле вглубь камыша. Кто-то следовал за ним, и он знал кто это. Они прошли метров сто, а потом, неожиданно, шаги сзади стихли и Вадим задрожал. Он хотел что-то спросить, сказать, объяснить, но не смог вымолвить ни звука. Трясущимися руками он снял ружьё с плеча и вставил в один из стволов новенький патрон.
«Всё совсем не так... – думал он в последний миг перед смертью. – Всё вовсе не так... Нет... Я знаю... Теперь знаю... Да...»
Выстрел ударил глухо и коротко, и потревоженные утки взмыли в небо и суматошно закружились над пустошью, но потом успокоились, сели обратно и вот тогда, стало очень и очень тихо. Необыкновенно тихо.