Мгновения безнадежности

Глава 1

Насыщенные, точно густые, лучи желтого света проходили через прорехи в кронах толстых деревьев. Дубы, осины, ясени и даже ели стремились не ввысь, а собирались в купол, укрывая от любопытных глаз небольшое, но и немаленькое поселение, высоких, походящих на молодые деревца существ. Кожа народца пестрела кремовыми оттенками, а волосы скорее напоминали молодую зелень, листьями шелестели под порывами приятного ветерка. Никто здесь не торопился, никто ни на кого не кричал. Сморщенные, больше похожие на пни с кучей наростов старики сидели среди травы и смотрели наверх, туда, где солнце отвоевывало себе право греть и светить. Какое им дело до более молодых, больше похожих на людей родичей, у которых еще много, очень много лет подвижной жизни.
— Ненаши! — ласково оглаживая тонкими пальцами личико укутанного корнями дуба зелено—розового младенца, заявила девушка с изумрудными, шелестящими кудрями, которые больше походили на копну зацветших веток. — Так они нас называют.
— А я слышала, что лесовиками и шишиморами, — присев рядом со спящими в корнях младенцами, вздохнула девушка, на светлой, кремовой коже которой не нашлось ни одного нароста, чего нельзя сказать о ее более старшей собеседнице. У той несколько маленьких веточек росло даже на щеках. Ныне их украшали нежно-зеленые нераскрывшиеся почки-бутоны, которые скоро зацветут.
— Можно и так, — согласилась старшая и, изящно махнув рукой, заставила траву у корней расти быстрее и гуще. Шелестя, растения подчинились, вытянулись, закрыв младенцев своим мягким, ненадежным щитом. — Люди вообще по-разному нас кличут, каждому роду свое название дают, но чаще все-таки ненашими.
Младшая девушка протянула тонкую руку и коснулась одной из алых лент в волосах старшей подруги. В ее розовых глазах показалась намек на зависть, а едва набухшая грудь высоко поднялась и тяжело опустилась в тяжелом вздохе.
— Нечестно, что только взрослым можно ходить на праздник Живы, — немного подумав, юная лешачиха прильнула к плечу старшей и заглянула в ее большие желтые глаза. — А давай ты аккуратно проведешь меня к дальнему костру? Честное слово, я ничего дурного не сделаю! Давай, а, Руна?
— Нет, — улыбнулась старшая лешачиха, поднялась с колен и отправилась к корням соседнего ясеня, в переплетениях которого также пряталось три милых, пухлых младенца. — Уверена, к следующему празднику у тебя уже появится пара ростков, и ты тоже отпразднуешь приход лета и жизни.
Лешачиха без ростков, конечно, побежала за старшей подругой, разглядывая не только яркие ленты в ее волосах, но и пышные разноцветные юбки, которые так красиво колыхались при ходьбе. Все, собирающиеся на праздник Живы, лешачихи открывали сундуки и примеряли самые яркие наряды.
— Увара, где ты там? Подойди, — опершись о колени, присев перед младенцем в корнях, Руна протянула к нему неестественно тонкие, длинные пальцы и коснулась вздернутого, треугольного носика. Младенец тут же открыл глаза и посмотрел на сестру по племени почти осознанным взглядом.
Младшая по имени Увара поспешила занять место рядом с Руной и во все глаза посмотрела на малыша:
— И что же, совсем ему не помочь? — Вкрапления темных точек портили тон зеленоватой кожи нового поколения жителей скрытой опушки. Некоторые врастающие пнями старики обернулись на тревожный голос девушки, но не двинулись с места. Вместо них на зов откликнулись другие лешие: парни и девушки, что находили в уходе за младенцами успокоение, тут же подошли к зараженному гнильцом малышу.
Послышались печальные вздохи, тени загородили солнце, погрузив Руну и малыша в тень, благодаря которой темные вкрапления стали еще отчетливее. Увара обернулась к неравнодушным, нашла многих почти плачущими, потому как только люди разделяют детей на своих и чужих.
Руна склонилась над корнями-люльками и трепетно поцеловала один из бугров дерева. Высокий, некогда бывший таким же, как и они все лешим, ясень, едва слышно вздохнул и тягуче медленно расслабил переплетение, позволив забрать из углубления младенца. Лешачиха прижала молчаливого кроху к груди и под печальные взгляды собравшихся понесла к вершине опушки, к солнцу. Ребенок тут же скривил губы, точно прикосновения светила подвергали его муке, но так и не издал заветного крика, а значит, гниль уже почти его съела.
Лешие собрались чуть поодаль, не мешая, но делясь сочувствием с Руной. Девушка, ласково гладя младенца по голове, не стремилась с ним разговаривать, но и взгляда не отводила. Кроха тоже следил за ней, но скорее с неодобрением и постоянно елозил спиной по траве.
— Нет нужды его мучить, — послышался все еще сильный, но имеющих хрипотцу старческий голос. Лешие обернулись к самому красивому, сотканному из кустарника дому, из которого выплыл старик, коему впору занять место под солнцем и пустить корни, а не двигаться среди молодых, но он почему-то не стремится слиться с матерью-землей. — Вынесите его за пределы опушки, маарки сами его заберут.
— Скольких же еще мы отдадим темным? — вдруг повысила голос Увара, что защитницей встала меж подругой и старейшиной. — Почему не дать солнцу его очистить?
Обросший мощными, затрудняющими движения, ростками-ветками старейшина сделал несколько шагов в сторону все еще гладящей младенца Руны. Его ярко-зеленый, преисполненный печали взгляд приковал к себе младенец и все же, на обязанностях старшего не мог он оставить вопрос без ответа.
— Столько, сколько потребуется. Не нам дознаваться о гармонии. Нас не так уж много, но вся Явь и Навь покрыта лесами. Людей становится больше, души их все чаще остаются в темноте нижних слоев Нави, за ними нужно приглядывать, значит, не только наши уходят к ним в стражи.
— Младенцев на тьму и соседство с маарками обрекать, — сплюнула Увара.
— Тише, девочка, — неожиданно прошелестел голос Руны, которая успела спрятать дитя от солнца и уже поднялась с колен. Увара обернулась к подруге, которую могла именовать и сестрой. — Нет нужды разбираться в том, что уже решено не нами. — Поцеловав младенца в лоб, Руна собралась вынести его за пределы купола. С виду она выглядела привычно, все та же неспешная, изящная походка, но в некогда плавных движениях теперь присутствует скованность. Сколь бы ни храбрилась молодая лешачиха, сколь бы ни покорялась судьбе, а все видели, как тяжело ей нести невесомого ребенка, рост которого уже не им наблюдать.
Руна отошла далеко в тень, когда ее нагнала Увара. Совсем еще молодая лешачиха явно мялась, думала о чем-то спросить, но не решалась. Только ее лишенные ростков щеки пылали гневным румянцем.
— Это все из-за людей! — Наконец, не сдержалась Увара и пнула пыль истоптанной тропы. — Если бы их не становилось больше, мы бы…
— Люди такое же творение богов, как и мы с тобой, — в голосе Руны не слышалось ни злости, ни обиды.
— Но им отдана Явь!
— Навь куда больше Яви, — напомнила старшая лешачиха, — а люди довольно забавные и очень гладкие, почти красивые, как младенцы.
— Ты много раз их видела? — Бредя за сестрой по уходящей в темноту тропе, Увара все поглядывала на младенца, который, казалось, начинал радоваться сырому мороку и не могла не думать о том, что происходит в дальних краях нижних слоев их большого, почти необъятного мира, который ни капли не манит, скорее пугает своей необычностью.
— Не так чтобы очень, — невольно укачивая младенца, Руна немного покачивалась, но продолжала ступать в сгущающуюся тьму, как будто солнце светило только над их поляной, хотя, конечно, это было не так. И все же правда, что не везде на верхнем слое Нави можно погреться в лучах светила. — Они очень быстро проживают отмеренный век, быстро иссыхают и становятся пеплом раньше, чем у нас появляются первые ростки на руках.
Увара опешила, с удивлением глядя на старшую подругу, за которой увязалась, чтобы хоть глазком поглядеть на то, что творится за пределами опушки. Страх ведь не исключает любопытства. Да и оставлять Руну одну Уваре совсем не хотелось. Старшая, несмотря на праздничный наряд, стала выглядеть тоньше, точно готовая сломаться высушенная тростинка.
— Что же они успевают сделать за такую короткую жизнь?
— Многое: строят города, свои дома, рожают детей, причем много. Я как—то видела село, где разновозрастных бегало почитай половина от того, сколько их там вообще жило.
— Много…
— Много, — кивнула Руна и остановилась. Увара, почти споткнувшись на ровном месте, последовала ее примеру и посмотрела сначала на спутницу, а затем вглубь тропы, где что-то двигалось. Увара так и застыла, боясь громко вздохнуть или пошевелиться. За младенцем успели прийти.
Тьма в Нави живая, дышащая, точно деревья на опушке. Увара видела, как шевелится воздух, а нечто более осязаемое пытается подобраться к самой границе мрака, но опасается ее переступить. Рокочет недовольно, тянется гнилостным духом. Маарки могли показаться шумными, но каким-то чудом именно они рождали тишину.
Руна плавно подогнула колено, опустилась и положила ребенка у самой границы тусклого света и мягкой темноты, что волнами накатывала на тропу, но не прибывала по-настоящему. Взгляд старшей лешачихи не сходил с ребенка и тот, словно отдавая последнюю дань той, что так долго за них ухаживала, не отводил взгляда. Не младенец он больше, хоть и тело его мало.
Очень тонкие, кое-где покрытые мелкой шерстью серые руки с длинными, когтистыми пальцами медленно выплыли из темноты. Увара даже со своего места чувствовала расходящуюся от них вонь сырой гнили. Захотелось плакать или кричать, чтобы перекрыть шепчущий рокот самых низших, темных созданий Нави.
Руки, насколько это возможно, нежно забрали голого младенца, а Руна, поднявшись, низко поклонилась темным соседям:
— Позаботьтесь о нем, вместо меня.
Рокот стал чуть громче и лешачихи услышали тихое, точно трение ткани: «Ступай с миром, сестра».
Руна сделала шаг назад и рокот, вместе с давящим чувством слабости, начал отступать. Звон в ушах прекратился. Увара заметила, как Руна смахивает с уголков глаз что-то едва заметное, после чего вздыхает и разворачивается, чтобы вернуться на солнечную поляну и окончательно собраться на праздник Живы.