Mitel'nora

Глава восьмая, в которой Талера Хвета приглашают в кафе

В аудитории было тихо и полутемно — уходя, преподаватель погасил тамошние световые панели, и большая перемена проходила в сонной — и, пожалуй, несколько унылой атмосфере.

Он сидел за низкой деревянной партой и рассеянно смотрел в окно. Очень светлые голубые глаза отражали яркие вспышки молний.

Начало июня. Очередное невыносимо жаркое лето. Верхние пуговицы любимой клетчатой рубашки расстегнуты, и под ними виднеется потрепанный кулон — цветок ликориса, аккуратно заключенный в медовую смолу и железное тело оправы.

Очередное невыносимо жаркое лето, но сегодня — дождь, и трусливые девчонки то и дело встревоженно косятся на ударопрочные и звуконепроницаемые стекла. Трусливые девчонки не слышат, как жадные раскаты грома катятся по темным животам туч, но им вполне хватает белого, розоватого и синего неожиданного света, надвое рассекающего линию горизонта.

Он бы улыбался, если бы не рана. Если бы не чертова рана, кровоточащая дыра от виска по выступающей скуле — вниз; невероятно тощий и бледный, особенно — после недавних военных учений, он порой был вынужден отказываться от необязательных утренних занятий физкультурой, потому что в это самое время стоял у зеркала и бережно перетягивал черные швы.

А еще эти анальгетики... надежные, сильные, крепкие — но в остатке не дающие спать. Он ворочался по знакомой постели, потрясающе удобной и мягкой после ночевок на обугленных камнях и сырой земле, и до утра успевал подумать о стольких глупостях, о скольких не думал, наверное, за всю свою жизнь.

Как все-таки хорошо, что его занесло в полицию, а не в армию. Как все-таки хорошо, что опытные бойцы наблюдали за будущими полицейскими не спустя рукава и не бросили его умирать в том чертовом подвале. Как все-таки хорошо, что он родился не пятьдесят лет назад, а всего пятнадцать, и к моменту его рождения доктора уже успели изобрести мощные таблетки, органические заклепки — и еще фиксаторы.

Жизнерадостный мальчишка с глазами цвета коньяка нагло шлепнулся на краешек его парты.

— Ну что, приятель, — осведомился он, — в кафе пойдем?

Раненый подросток уставился на него так рассеянно и при этом так странно щурился, будто не мог свести танцующую картинку воедино. После четырехдневной реабилитации с ним такое происходило часто.

— Ага, — согласился он. — Пойдем.

Мальчишка с глазами цвета коньяка улыбнулся. Вымученно, хотя его друг, измученный постоянной болью в колене — вернее, в том, что осталось от колена, — этого не заметил.

— А Лара? Она будет с нами? — негромко осведомился он.

— Будет. И еще Рози, если у нее не изменится расписание.

Раненый кивнул. Из тройки его друзей Лара была единственной, кто не учился в Академии, а Рози — единственной, кого занесло на факультет судебной медицины. Поэтому, кстати, она не принимала участия в военных учениях, а потом пришла в ужас, обнаружив, какими вернулись ее товарищи.

— Как ты себя чувствуешь, Адриан? — все так же негромко уточнил раненый. — Голова не болит?

— Нет, — отмахнулся мальчишка, хотя его лоб все еще был перевязан толстым слоем бинтов, и спрятанные под ними швы никто снимать не торопился. — А ты? Сегодня ты выглядишь особенно тоскливым.

Его собеседник тяжело вздохнул:

— Тоска — это кровь от крови и плоть от плоти моей... пойду выпью кофе.

Он поднялся, выпрямился и аккуратно, стараясь не напрягать скованную фиксаторами левую ногу, направился к выходу. Трусливые девчонки тут же принялись на него таращиться, и мальчишка с глазами цвета коньяка покосился на них брезгливо, памятуя, как они визжали у границы осажденного города, не спеша брать на себя даже самую простейшую миссию.

И не забывая о том, как позорно провалил свою.

Но он хотя бы пытался, он, Дьявол забери, пытался, он сделал все, что от него зависело, он до последнего двигался в точку сбора! Кто же знал, что первая линия обороны не сумеет остановить чертовы вражеские танки, и они окажутся на улицах, бесшумно поводя дулами?!

Это была очень злая шутка со стороны Совета. И цель — выявить самых талантливых и верных своему делу учеников, — по мнению Адриана, нисколько ее не оправдывала.

Он сжимал кулаки и болезненно кривился всякий раз, как учителя, спускаясь по лестницам или шагая по коридорам, случайно пересекаясь в механическом нутре полицейской Академии, говорили: «Этот парнишка, Талер Хвет... по-моему, из него выйдет толк». Да как вы смеете, с ненавистью думал он, как вы смеете его обсуждать, какое вы право имеете на выводы, какого черта вы лезете?! Вы не были там, вы не видели, как с неба лилась багровая липкая вода, вы не видели, как вместо облаков над огрызками высоток висели черные клубы дыма, вы не видели, как уличные собаки — сильные, обозленные, обезумевшие собаки — тащили в канализацию погибших людей. Вы не видели, как он, «этот парнишка, Талер Хвет», лежал в медленно остывающей луже крови, своей собственной крови, упрямо сжимая в уцелевшей ладони рацию, но будучи не способным никому ответить.

В кафе они собирались пойти, как только закончится нудная шестая пара. Нудная — потому что историю полиции читал как минимум семидесятилетний старик, и до поры ему было все равно, слушают его студенты или нет. Он монотонно бубнил колоссальных размеров научные статьи, не пропуская даже самых дурацких толкований того или иного события, он перечислял десятки имен и тысячи дат, а затем неожиданно поднимался и наугад выбирал какого-нибудь несчастного человека из аудитории, чтобы тот пересказал ему все прочитанные вслух данные за последние полчаса. Пять — или семь? — раз на месте этого несчастного оказывался Адриан, и если бы не Талер, он бы вечно отрабатывал свои двойки в кухне или в академическом саду. Но Талер бегло писал основные факты на полях тетради, а его приятель так же бегло на них поглядывал и тянул время, прикидываясь, что вспоминает и уже вот-вот снизойдет.