Мизерере. Песня Ангела.

Мизерере. Песня Ангела.

Нечеловечески прекрасные голоса, мужские и женские, взлетали к высокому куполу, сплетались, играли в прятки среди колонн, статуй, каменных стен и будто осыпались на каменный пол стеклянными каплями. "Мизерере нобис..." "Помилуй меня". Вечный, гениальный хорал Таллиса звучал сегодня особо проникновенно. А на самых высоких нотах женский голос был невыносимо совершенен. " Так поют, верно, ангелы.., "- подумал Гийом Шаре, причетник храма Непорочного Зачатия Девы Марии в Руане и едва не выронил из рук золоченую чашу с облатками.

Эта Агнесса ле Дуэн, новая хористка, смущала душу причетника не только ангельским пением. Каждый раз, когда она приседала перед святым отцом Жилем в глубоком реверансе, Ги будто окатывало кипятком. Сердце трепыхалось, как бешеное, пересыхало в горле, потели ладони. От такой красоты глаз невозможно было отвести. Миловидное личико, светло-пшеничные локоны кокетливо спадали на грудь, что будто светилась жемчужным светом в кипельном кружеве нательной сорочки. Прелести Агнессы, стиснутые тугим корсажем, круглые, сдобные, белые как хлебный мякиш. И, наверное, такие же теплые. Уткнуться бы лицом прямо в ложбинку, куда прячется изящный золоченый крестик на цепочке, вдохнуть запах вербены и молодого женского тела, ощутить губами шелковую мягкость кожи…

От этих срамных мыслей причетнику становилось совсем не по себе. Хорошо еще просторное одеяние министранта прятало свидетельства его некрепости в вере.

С тех пор как Агнесса стала петь в церковном хоре, бедный Ги не находил себе места. Утвердившись три года назад в своем призвании стать священником, и получив радостное благословение папаши Шаре, он, младший сын булочника, со всем положенным неофиту рвением постился, не расставался с Часословом, пел псалмы и молился на Розарии, даже вечерами умерщвлял плоть, стегая себя по спине плеткой из сыромятной кожи, в хвосты которой были вшиты кусочки свинца. Плетку ему дал монах-иезуит из монастыря Святого Патрика, что частенько наведывался в приход отца Жиля. То ли с инспекцией, то ли по дружбе. Ходили слухи, что брат Август служил Святой Инквизиции.

Осенью Ги собирался уехать в Пьемонт, чтобы поступить в семинарию и отец Жиль обещал дать рекомендации ректору, чтобы его за особое рвение приняли без вступительной платы. Поэтому так некстати было его слабость к Агнессе.

Стиснув зубы, Ги начал про себя молится Архангелу Михаилу, чтобы Сатаноборец дал ему сил справиться с наваждением. Залепить себе, что ли, уши воском, чтобы не слышать ангельский голос Агнессы, что заставлял выступать слезы на глазах и больно сжиматься в груди. И тут же воображение подсовывало картинку, как перед тем как взять высокую ноту, она вдыхает поглубже, и упругие полушария мягко вздымаются, выпирая из тесного корсажа…

Снова рот Ги наполнился слюной, и пришлось судорожно ее сглотнуть.

- Ги, брат мой, - послышался за спиной вкрадчивый голос и причетник снова едва не уронил злосчастную чашу, что так и не убрал в шкаф, поддавшись срамным мыслям.

Ги резко обернулся на голос и увидел брата Августа в сером монашеском одеянии, перепоясанном простой грубой веревкой.

- Слава Иисусу Христу! – выпалил Ги на одном дыхании и почувствовал, как щеки заливает краской стыда. Проницательные серые глаза монаха будто смотрели прямо в его смятенную душу, и могли видеть там все непристойные картинки, что с таким вожделением причетник лелеял минуту назад.

- Во веки веков, - ласково ответил ему иезуит. – Как успехи в умерщвлении плоти, брат? Все также крепко твое желание стать слугой Господа? Нет ли в твоем сердце сожаления о мирских радостях? Ты молод, а вокруг столько соблазнов.

- Крепко, - с воодушевлением ответил Ги. – О чем мне жалеть, святой брат?

И, правда, жалеть Ги было не о чем. Младшему из пяти братьев даже и мечтать было нечего унаследовать после папаши Шаре булочную, и стать священником было единственной возможностью обеспечить себя. Ах, если бы не Агнесса, то ему совершенно не о чем было бы жалеть.

Стук каблучков по чугунным ступеням хоров заставил Ги невольно посмотреть в дальний придел храма. Святые угодники…

Голубое муслиновое платье придавало необыкновенную глубину фиалковым глазам Агнессы, из под кружевной наколки выбились несколько локонов, мягко отливающих золотом, щеки нежно розовели румянцем, тонкая нитка жемчуга обвивала изящную шейку, а ниже сияли неземным светом полускрытые кружевом накидки пышные формы...

Снова ощутив, как стало тесно в штанах, Ги сглотнул, отвернулся и наткнулся на строгий, чуть насмешливый взгляд иезуита. Тот смотрел с недобрым прищуром то на красную от смущения физиономию Ги, то на девушку, учтиво присевшую в книксене перед монахом.

- Дочь моя, ты чудесно пела, - сладко улыбнулся Агнессе иезуит. – Так может звучать только непорочная душа. Ведь кто поет – молится дважды.