Мне налево

Мне налево

Как бы вербализировать ощущение себя мёртвым… Мне, пожалуй, хорошо. Ну, намного лучше, чем было ранее, до неё, смерти. У меня ничего не болит, мои легкие не похожи на поверхность Марса и не норовят выпрыгнуть из тела по кусочкам. Я не хочу пить, есть, спать или испражняться, прости Господи.

Меня зовут Эдгар Портинар и поздним вечером, в ноябре тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, в своей квартире на окраине Бостона я умер от туберкулеза. А ещё мне было всего сорок шесть лет. Кажется, примерно так знакомятся на всяких анонимных собраниях, да? Ну а я просто говорю правду, как бы странно она ни звучала. Голые факты.

Я умер.

Это произошло вполне ожидаемо, но не желанно. Мне не нравилось быть живым трупом, харкающим кровью, которую моя заботливая жена вытирала замызганной хлопчатобумажной салфеткой. Трупом, который видит, как его ребенок идет в школу только на видео, снятом откровенно из рук вон плохо. Трупом, который цепляется за жизнь всеми зубами, ногтями и конечностями. Сложно сохранять в таком положении волю к жизни, но я всё равно не хотел умирать.

Я не хотел в Ад. Я посещал Церковь, не был расистом, голосовал за Демократов и отдавал часть своих вещей в благотворительные организации. Я боролся, день и ночь боролся- сначала за права чернокожих, затем за свою жизнь. Из-за своей борьбы я сидел в тюрьме, где из-за халатности медперсонала, да гори их души в Аду, я и заразился туберкулезом.

Но мне кажется, что я туда (сюда) попал. Ну, в Ад.

Я всегда знал, что те Ад и Рай, что рисовал нам Данте- выдумка. Но я ожидал чего-то более привычного, хотя бы огня. Но тут просто немного душно, хоть кондиционер и работает на всю мощность, всасывая в себя плотное желе дыхания тысяч грешников и выдавая маленькие порции пригодного воздуха. Но я не жалуюсь, нет. Всё очень хорошо.

Как и всё тут, я сижу в длинном коридоре, на обитой кожзамом скамейке, приложившись спиной к голой бетонной стене. Слева- уходящий вдаль пейзаж из почти таких же мертвецов, как я. Справа- см. «слева». Над головой- переплетения пыльных проводов, идущих к кондиционерам и редким лампочкам. Они энергосберегающие. Похоже, Сатана идет в ногу со временем, да и вообще проявляет некоторую заботу о тех, кто попадает к нему. Не скажу, что он хороший парень, раньше я побоялся бы даже подумать об этом. Но теперь мне нечего терять, итак ведь в Аду, верно?

Рядом со мной другие мертвецы, которые попали сюда, в Геенну Огненную. Солдат времен Гражданской войны находился по правое плечо, клерк с протекшей ручкой по левое. С последним мне не очень приятно находиться рядом. Как и с тем, кто сидит напротив меня и без умолку травит анекдоты, некоторые- по четвертому кругу. На нем камуфляжная форма слишком зеленых цветов, на руке- флаг россии.

Ещё шутка. Взрыв хохота был подобен бомбежке нагасаки и хи…хиро чего поймешь. Смеялся, конечно, только этот русский, иногда толкая локтем сидящего рядом с ним лысеющего мужчину с клиновидной бородкой. Это надоедало. А ещё его слюна иногда попадала мне на туфли, это ужасно, так только животные делают. Похоже, вся суть наказания именно в этом, а не в иллюзорной возможности попасть в котел. Да и ждет ли меня котел в конце коридора? Я почему-то думаю что будет хотя бы Страшный Суд, на худой конец- какая-нибудь бумажная волокита с демонами. Раз уж тут всё так напоминает приёмную, то это вполне возможный вариант, может даже не самый худший. Кто знает, вдруг я смогу спастись от котла?

Я бы взял своего дядю адвокатом, если бы он был тут. Он очень хорош в этой сфере, настолько хорош, что, пожалуй, у него есть шанс здесь оказаться сразу после оправдания очередного насильника, который его и прирежет. Видит Бог, из всей своей семьи по десятое колено я был самым праведным, так за что же меня сюда?! Кто-то должен меня спасти. Вытащить отсюда, в Рай. Хоть кто-то. Я уже начинал паниковать.

Когда появляешься после смерти в каком-то затхлом коридоре, у тебя есть два пути: Ты либо оказываешься в молчаливо-спокойном ступоре, как я, либо… ну как этот мужчина, левее от меня, который появился здесь пару минут назад. То есть после тупого ступора ещё кричишь и кидаешься на соседей.

Появляются здесь, кстати, просто так- из воздуха, с небольшим дуновением ветерка. Пока выйдешь из тупого ступора, проходит достаточное количество времени, чтобы твой взгляд мог затеряться в бесконечности коридора. Привыкаешь к этому как-то. Зато привыкнуть к тому, что бывает с дебоширами, очень сложно…

Как только мужчина пытается встать, позади, прямо из бетона появляются две длинные черные руки и хватают его, усаживая на место. Честно говоря, я бы после такого поседел, если тут вообще такое возможно. В этом тоже начинаешь сомневаться спустя время, когда понимаешь, что физиологических потребностей кроме дыхания у тебя больше нет. От этого как-то сразу неуютно. Особенно когда понимаешь, что и это- иллюзия.

Мы все пододвигаемся на одну позицию вправо- так происходит периодически, правда, время я определить не могу. Даже уже не скажу, сколько я здесь нахожусь. Час, два, день. Без понятия. Но иногда, через продолжительное время, наш ряд сдвигается. Ты просто сидишь и видишь, как твой сосед, глядя на своего, двигает зад вправо, и делаешь то же самое. А ряд напротив сдвигается влево. Хотя, с их стороны это право. Может в этом суть? Движение направо. Это же по-Христиански.

Русский опять шутит, опять не смешно. Так противно находиться рядом с ним, с этим агрессором. Он рассказывает о своей дочери, о чечне, о талибах и терактах, о своей россии и прочих глупостях. Все вокруг молчат, кто слушает, а кто игнорирует. Солдат с Гражданской войны внимает ему и улыбается, подбодряет его разными словами. Он, наверное, не понимает, кто перед ним. Тогда ведь люди были глупые, Боже их прости. 

Русский удаляется по мере смещения рядов. Клерк рядом со мной интересуется, откуда я, кто, кем работал. Я отвечаю неохотно, но разговор завязывается, потому что он- Американец и Баптист. Когда он говорит, его жидкие волосы слегка трясутся, а нижняя губа, оттопыренная, подрагивает. Он немного плюется, но это не страшно. Разговор клеится плохо: грехи и причину своей смерти он не хочет раскрывать. Он наверняка грешил, все тут грешили! Это же Ад!